качливую черную ладью, мы забрались, накренились, сели, выровнялись, и устремились вперед, разрезая канал надвое загнутым клювом…
Я так и думала, что позиция «взгляд снизу» дарит путешественника не только более интимными видами, но и более откровенными запахами: все было слишком близко, беспощадно близко: грязноватая вода, зеленые от водорослей сваи, лишайные своды низкого испода мостов над головой, сырой кирпич стен, пожираемых проказой «аква альта».
Мы молча сидели рядышком на скамье этой старой, с вытертым бархатом на креслах, многажды, надо полагать, перепроданной лодки. Она скользила и похожа была на конек, оброненный с ноги великана-конькобежца.
Гондольер клонился по сторонам, налегал на шест, тяжело, рывками дышал, временами покрикивал на поворотах: «Ои-и-и!»
– А он разве не должен петь «О боіє тіа»? – поинтересовался Борис.
– Скажешь спасибо, если он нас не перевернет.
Странный этот тип кружил поблизости от Гетто, не выезжая в центр, унылым голосом объявляя, что вот эта церковь справа – самая красивая в Венеции после церкви Марии де Салюте, а этот палаццо слева – самый грандиозный после палаццо Дожей…
Я люблю обшарпанность венецианского патрицианства, но окрестности предложенной нам прогулки в облезлости превзошли все известное мне здесь по этой части.
– Вероятно, он и живет поблизости, – предположил Боря. – Не отплывая от кассы.
Я спросила гондольера по-английски, живет ли он в этом районе. Он ответил утвердительно.
– Да, и поэтому таскает нас по здешним сточным канавам среди руин… – сказала я. – Дабы далеко не отлучаться от обжитого мостика. Интересно, что он вообще делает в еврейском Гетто, этот нетипичный итальянец? Здесь, наверное, снимать дешевле… Может, это какой-нибудь обдолбанный швед в поисках приключений…
– Я – поляк, – вдруг прозвучало за моей спиной. – Из Лодзи…
Мы разом повернулись со своим «О-о!!!», чуть не опрокинув гондолу.
Извинения, невнятные возгласы неизвестно по какому поводу – с нашей стороны. С его стороны унылые кивки, тяжелое дыхание утомленного человека под мерные взмахи шеста. Было что-то жалобное в том, как он прерывисто вытягивал «Ои-и-и!» – старинный и вечный оклик всех гондольеров.
Мне сразу пришло на память читанное где-то, что искусству гондольера учатся три года.
Я сидела и гадала – что погнало парня из Лодзи в этот странный город, заставило заняться именно этим ремеслом, и стоять здесь, на задворках Венеции, подстерегая туристов…
Далее разговор происходил на удивительной смеси русского, который он учил когда-то в школе, и английского, с вкраплением тех польских слов, которые неизвестно когда и по какому случаю запали мне в голову или смысл которых я просто угадывала.
– Как же пан попал в Венецию? Он замолк… И вдруг сказал:
– Это очэн ционжка справа, шановна пани. Лучше не буду
