мы растеклись между двух городов постепенно теряя детство смоленское, вживаемся в пенсию московскую. Две главных локации ценны и связаны с каждым благодаря Псу. Два лесопарка: Реадовка и Абабурово. Места древние, отсылающие к именам поступивших на службу царя европейских дворян, к дачам советских писателей, к хвое и заповедным ручьям. Места молодые, с вылупившимися птенцами, ругающимися с веток белками, с бегущим юным Псом. Приезжая в Смоленск мы возвращаемся в Реадовку, приезжая в Москву, выходим погулять к Абабурово. Два леса у нас и один Пёс. Остальное путается, ранняя весна или раннее лето. Бывает раннее лето? Бывает снег в мае. Проснулся и вышел в осень. Порядок дней путается, как заблудившиеся берёзы среди ёлок в Абабурово, как плывущая по речке в Реадовке обёртка конфеты. В карманах засушенное коровье лёгкое кубиками нарезанное и свои холодные руки. Вначале различаешь ток времени по росту Пса. Но после 10-11 месяцев он перестаёт меняться и время останавливается. Весна или осень. Или хреновое лето. Что имеем сегодня? Не так много. Мы скромные люди, у нас только и есть что два леса и Пёс.
Очередная первая московская неделя после ковидного смоленского сидения. Всё сначала. Привыкаю к чистому подъезду, к громким соседям, к виду из эркера семнадцатого этажа на садящийся вдали внуковский самолёт, наличию второго балкона, лесу в десяти минутах ходьбы. Новая Москва одним словом, всё для того чтобы вольно дышал человек. Как будто и не уезжали. Только тугодумный интернет локального блатного провайдера от застройщика безобразит и вносит непотребство в гармонию быта. Сидеть долго не стали, обошли парки, полюбовались на снеговичков и ударили автопробегом по культуре. Выставка орхидей, выставка бонсай, выставка суйсеки, выставка тропических растений. Обед в индийском ресторанчике. Прогулки по Чистым прудам. Снова ресторанчик на замерзшем озере. Снова прогулка по парку. Всё с женой, дочь колдует с начавшейся заново офф-лайн школой. Учит лица одноклассников не по зуму, а по парте. Дочка, при наличии 4К телевизора и сиквелов нескольких игр от плейстейшн мало уделяет внимания суйсеки и почти совсем не уделяет бонсай. Финалом забега стал воскресный выезд в дальнее Подмосковье, который как-то сам собой превратился в выезд в Калужскую область, в Боровск, а там совсем рядом и Этнопарк. Боровск мы полюбили ещё в прошлом году за его местного Бэнкси, за милоту провинции, забавность памятников, перепад высот и за то, что именно там впервые за много дет увидели стаю снегирей. Чего только стоит откинувшийся на скамейке и глядящий в небо Циолковский, вытянувший свои ноги в валенках. Прошлый раз такое чудо я видел из окна операционной между кожной пластикой и ампутацией бедра через полузакрашенное стекло операционной №2 в гнойной хирургии. В маленьком промежутке между забором, больницей и остальным миром в особенно холодную зиму начала 2000-х суетились яркие и шумные птицы. Вместе с операционной сестрой смотрели поверх закрашенной части окна стараясь не прислоняться стерильным облачением к подоконнику. Такой большой перерыв в снегирях я ещё не переживал. Боровск вернул эти эмоции чем окончательно закрепился в нашей паре, как «место куда можно сегодня поехать». А вот Этнопарк мы постоянно игнорировали. То далеко, то не время, то стемнело. Поехали сейчас, в самое неподходящее время зимы, с оттепелью и высокой влажностью. Платили там за каждую нору, за просмотр змей, кур, овец, грустного ослика. Посетителей почти не было. Несколько пар пытались заставить своих чад наестся в непальском ресторане, несколько детей мучали павлина. Остальные мёрзли, смотрели на часы и были взрослыми. Всех мужчин интересовал вопрос, кто будет за рулём на обратный путь и есть ли здесь пиво. Всех женщин интересовало почему всё в снегу и не видно ни зги. Жена и я умилялись серой вороне Гоше и чёрному ворону Францу. Последний был больше, чем специально отобранные вороны в Тауэре, больше воронов на Крестовском острове, больше всех виденных нами воронов. Уважительно мы сразу назвали Франца – Франц Карлович. Тот сидел на черенке от лопаты и под его лапами черенок казался прутиком. Молчаливый, запредельно чёрный, что даже синий, Франц Карлович не баловал нас, просто посматривал одним глазом, да перескакивал с бревна на черенок. Но даже он не смог затмить загон с хаски. Хаскиарий, хаскидом, хаскивилла, это был холодный большой сарай с примерно с тридцатью взрослыми собаками. Волковидными, мощными, но смешными как смешарики, добрыми как Ленин, тихими, как Крупская. Главное, на заднем фоне, в отдельном вольере было два щенка-девочки. Невероятные по своей красоте, пятимесячные, выросшие в дикой природе, родившиеся от доминантной пары, отобранные по параметру силы в упряжке для провоза туристов. Одну собачку при нас купили, молодая пара ушла за шлейкой, последняя псинка, самая крупная из девяти в помёте оставалась играть с большой костью и печалью в глазах. И сразу волной накрыло как сильно мои домочадцы хотят собаку, а особенно особенную собаку, такую как, например, хаски, даже уже и не маленькую, пусть подросшую. Потрогали спокойных друзей-собак, побеседовали с работником псарни. Ушли перекусить и погреться. Пока ели, читали про хаски. Как выбрать, как воспитать. Вернулись. Стали тискать и изучать оставшуюся. Нашли, что уши не полностью встали, что она крупнее, чем должна быть, окрас необычный, глаза разные. Масса историй от работника и мы стали почти родные: жена, собака и я. На руках держали, чесали, кормили. Стемнело. Обсудили
