который перемешивается с запахом смолы. Приплюснутые верхушки сосен закрывают звездное небо.
Первым услышал голос Ольмос. Он трогает Панисо за плечо, и оба замирают, пригнувшись так, что почти присаживаются на корточки. Всматриваются во тьму.
– Слышишь? – шепчет Ольмос.
Панисо кивает. Голос – слабый и страдальческий – звучит шагах в десяти-двенадцати, слова перемежаются стонами. «Мама… – слышится время от времени. – Мама… О господи боже… Господи… Мама…»
– Раненый фашист наверняка, – говорит Ольмос.
Панисо проводит ладонью по лицу:
– Как догадался, что это фашист?
– Да ну, не знаю… Зовет Господа и маму.
– А кого ему, по-твоему, звать? Пассионарию?[7]
Мгновение они стоят молча и неподвижно. Прислушиваются.
– Надо подойти да глянуть, – говорит Ольмос.
– Зачем?
– Убедиться, что это фашист.
– Ну убедишься. Дальше что?
– Да ничего. Добьем и дальше пойдем. И может, у него фляга есть.
– А может, и граната.
Ольмос задумывается, меж тем как вокруг него стоят в ожидании четыре темные фигуры.
– Ну так что решим? – говорит кто-то.
– Я фашистов убиваю в бою, – отвечает Панисо. – А на то, чтоб раненых добивать, имеется эта мразь из второго эшелона. Ополченцы, которые сражаются за Республику в борделях и в кафе.
– Ладно-ладно, можешь не продолжать, – говорит Ольмос. – Сообщение принято.
Панисо медленно выпрямляется:
– Пошли дальше. Поищем этот городок, будь он неладен.
Шестеро продолжают путь, удаляясь от того места, где все слабее слышится, а потом и вовсе замирает голос. Панисо идет впереди, держа наготове автомат и вглядываясь во тьму.
– Самое гнусное на такой войне, – говорит у него за спиной Ольмос, – что враг зовет мать на родном тебе языке… Отбивает всякую охоту драться.
В 04:37, часа за два до рассвета и накануне своего двадцатилетия, Сантьяго Пардейро Тохо получает приказ направить подразделение, которым командует, – 3-ю роту XIX батальона Легиона – к Кастельетсу и занять оборону вдоль шоссе, пересекающего городок. Стараясь унять дрожь, он велит своему ординарцу – бывшему сеговийскому футболисту по имени Санчидриан – положить в ранец «Полевой устав пехоты», плитку шоколада «Каноник» и бутылку коньяка «Три лозы».
– Турута!
– Я, господин младший лейтенант.
– Сигнал к построению. Мы выходим.
– Уже?
– Да, черт возьми.
Покуда горнист трубит сбор, солдаты разбирают палатки, гасят костры, строятся в шеренги. Пулеметчики взваливают на плечи свое оружие и ящики с патронами. Никакой суеты и сутолоки – это бойцы ударной части, всегда готовые ко всяким неожиданностям.
