возможность родства между ними, чрезвычайно важно узнать – даже допустив, что несчастную действительно следовало бы поместить в сумасшедший дом, – почему все же он взял на себя такую серьезную ответственность, отправив ее…
– Вы, кажется, сказали, что это была частная лечебница?
– Да, отправив ее в частную лечебницу, где за то, чтобы содержать ее в качестве пациентки, наверное, была выплачена такая сумма, которую не может себе позволить бедный человек.
– Я понимаю ваши опасения, мистер Хартрайт, и даю вам слово, что постараюсь разрешить их, вне зависимости от того, поможет нам в этом Анна Кэтерик или нет. Сэр Персиваль Глайд не пробудет в нашем доме долго, если не предоставит мне и мистеру Гилмору исчерпывающие объяснения. Будущее моей сестры составляет главную заботу моей жизни, и я имею на нее достаточно влияния, чтобы посоветовать разорвать помолвку.
Мы расстались, договорившись отправиться на ферму на следующее же утро, сразу после завтрака, однако препятствие, воспоминания о котором совершенно изгладились из моей памяти из-за вечерних происшествий, помешало нам выйти немедленно.
Это был мой последний день в Лиммеридже, и было необходимо сразу же по приходу почты воспользоваться советом мисс Холкомб и испросить у мистера Фэрли позволения сократить срок моего пребывания на месяц относительно договора ввиду непредвиденных обстоятельств, вынуждающих меня немедленно вернуться в Лондон.
По счастью, словно для того, чтобы видимость была соблюдена, придуманный мной предлог подкрепили пришедшие в то утро на мое имя два письма из Лондона. Я взял их в свою комнату и послал слугу к мистеру Фэрли узнать, могу ли я видеть его по делу.
Я ожидал возвращения слуги, не испытывая ни малейшего беспокойства о том, как хозяин примет мою просьбу. С разрешения мистера Фэрли или без него я должен ехать. Мысль о том, что я уже сделал первый шаг на печальном пути, который отныне и навсегда разлучит нас с мисс Фэрли, казалось, притупила мою чувствительность ко всему другому. Не осталось во мне ни щекотливой гордости бедняка, ни мелкого тщеславия художника. Никакая дерзость мистера Фэрли – если бы ему вздумалось быть дерзким – не могла бы меня теперь ранить.
Слуга вернулся с ответом, к которому я был готов. Мистер Фэрли сожалел, что состояние его здоровья, особенно в это утро, таково, что лишало его всякой надежды иметь удовольствие принять меня. Поэтому он просил извинить его и любезно сообщить, чего я хочу, в письменной форме. Подобные послания я уже не раз получал от него в течение моего трехмесячного пребывания в Лиммеридже. Все это время мистер Фэрли сообщал, как счастлив, что я нахожусь в его доме, но не чувствовал себя достаточно хорошо, чтобы принять меня вторично. Слуга брал готовые рисунки, реставрированные и окантованные мной, относил их своему хозяину с «засвидетельствованием моего почтения» и возвращался назад с пустыми руками, передавая от мистера Фэрли «поклоны», «тысячи благодарностей» и «искренние сожаления» о том, что состояние здоровья все еще вынуждает
