людей понадежнее.
Антон перегнулся через следователя и открыл ему дверь.
– Все. Можешь идти. До завтра обдумай все и приходи в святилище. Ничего страшного не случилось, просто теперь работы прибавится. Но с работой прибавится и денег – мы не жадные. Ступай. За Идимешеву свечку у нас поставишь черненькую, чтоб наверняка. Хотя и так больше не побеспокоит, думаю. Давай, до завтра.
Домой Кардашова вез молчаливый послушник с АКСУ за пазухой. Следователь чувствовал себя разбитым и опустошенным и лишь безразлично глядел на запыленную стену леса вдоль дороги.
В магазине возле дома взял бутылку коньяка, прошел через детскую площадку, на которую спозаранку уже высыпали шумные ребятишки, и заскочил в подъезд.
Жена что-то готовила на кухне. До Кардашова донесся стук ножа по разделочной доске и запах жареного мяса.
– Привет, Людочка! – крикнул он, но жена не ответила.
Кардашов первым делом пошел в душ и долго отмывался от пороховой и серной гари под струями горячей воды. Размышлял о будущем, и, на самом деле, оно теперь виделось не таким уж и мрачным. Культисты, как ни крути, люди надежные, хоть и отморозки. Да и действительно всегда при деньгах будет теперь. Все лучше, чем бандитов крышевать за спасибо. Как раз пару таких обнаглевших ребята Антона с легкостью отвадят. Тем более подполковника через год пообещали. Не так уж все и плохо. Следователь впервые улыбнулся за это утро. Замотался в полотенце, накинул тапочки, подхватил с тумбочки в коридоре коньяк и прошагал на кухню. Жена стояла спиной к нему, игнорируя его появление. Кардашов хмыкнул, достал рюмку, налил коньяка и опрокинул. Поморщился, занюхал кулаком.
– Любимая, ну ты чего? Обиделась на что-то?
– Нет. Наоборот, даже. Спасибо тебе.
– За что? – удивился Кардашов.
Жена обернулась. Кардашов попятился, запнулся об табуретку и повалился на пол. Она подошла к нему с ножом в руках.
– За свободу. – И Аида Идимешева улыбнулась следователю.
Голод
Луна шла на убыль, а Сашка Шеляга шел убивать отца Паисия. Порыв этот Сашкин был вовсе не внезапным, а взвешенным и выверенным до крупицы, как пуд соли в лавке у косого Ивашки. Многие ночи подряд, пока истончался ущербный месяц, обдумывал Шеляга план смертоубийства и пытался скудным умом охватить и оценить масштаб своего деяния. И с каждой ночью он все сильнее убеждался в своей правоте, потому как не было грешника и богоотступника хуже отца Паисия.
Доподлинно уже было всем известно, что отец Паисий на прошлую Пасху обернулся облезлым медведем и заломал на дальней делянке охотника Никодима. Никодим умер не сразу, а еще две недели трясся в лихорадке от воспалившихся ран, исходя липким потом и красной пеной изо рта. И никто бы не подумал на попа – медведь и медведь – если бы в том же медвежьем облике не снасильничал и не подрал Паисий через месяц
