тучка, рот открылся еще шире.
– Пьоггессом, – поправил он машинально. – Экая досада! Очень даже плохо. Когда, вы сказали, животное видели в последний йаз? Искали?
– Бедняжка все у гребного колеса вертелась. Тявкала без продыху. Может, сорвалась дуреха…
– Да-а-а… – протянул капитан. – Махонькая. Выбилась из сил, пошла ко дну. Жаль-жаль.
Боцман разгладил усищи.
– Не то слово, ваш бродь. Говорю же, исправная была псица.
– Далась вам эта собака! – гаркнул офицер. – Маточке-то что скажем…
Они ушли, оставив девушку в раздумьях.
С одной стороны, Брусничку ужасно жалко, с другой – оно и к лучшему. Вездесущий псиный нос и звонкий лай Настасье не кстати. Она вообразила зверушку, барахтающуюся в волнах. Шерсть набухла водой и солью, пучина тянет, словно магнит. Лапы гребут все медленнее. Глазки-бусинки неотрывно следят за кормой… Всхлипнула. Нет, пусть бы лаяла на здоровье, выдала с потрохами, только б жила! Несчастная Брусничка.
Снова всхлипнула, и тут же спохватилась: не громко ли? Найдут – швырнут в угольную яму. Прикрыла рот. И вовремя! По палубе семенит, отмахивая тросточкой, новый персонаж.
Круглобокий, точно самовар, мужчина застыл против борта, там же, где минуту назад капитан. В отличие от него, толстяк не спешил к краю, на усатом лице трусовато-благостное выражение. Ясно – любуется морем с безопасного расстояния.
«Раненько для променада, – подумала Настасья и тут же расплылась в улыбке. – С этакой комплекцией лучше гулять до жары. Особенно если наряжаешься луковицей: сюртук, жилетка, воротнички, соломенное канотье. Все пестрое, дорогое. Еще и бабочку нацепил. Шут гороховый!»
Пшеничные усы забавно подрагивали, глазки щурились от удовольствия. Сжав коленями трость, коротышка извлек из кармана сверток, и на мизинце блеснул перстень. Ну-ка, что у него там? Божечки! Сандвич…
Настя проглотила слюну, в животе заурчало. Громко. Благо, плеск волн все заглушил. Надо бы обратно в трюм, пока никто не заметил. Этот субъект не опасен, сосредоточен на чистоте пальцев и усов, но может вернуться капитан. Или кто из матросов.
Незнакомец жевал с помпезностью царя, когда на него упал завистливый взгляд. Закашлялся, пальцы, держащие лакомство через платок, разжались. Казалось, палубе осточертело блестеть и она с удовольствием размазала по себе ветчину, сыр, листья салата. Лоб и шея толстяка запунцовели, кашель перешел в хрип.
Настасья не помнила, как оказалась рядом. Хилая ладошка забарабанила меж лопаток. Удар, другой, третий… Задышал. Слава Богу!
Мужчина неуклюже отстранился, и к небу взлетел палец. Дескать, спасибо, хватит. Он глядел на спасительницу грустными очами, губы силились раздвинуться в улыбку.
Застучали шаги, над ухом раздалось:
– Господин частный пгистав, с вами все в погядке?
– Эка подавилися, мать честная! Осспади, помилуй. С хлебушком-то оно аккуратнее надо.
Забыв испугаться появлению капитана и боцмана, Настя отворила рот. Сей румяный
