что-то терпеть из страха вмешаться – это не конфронт. Что конфронтировал князь в данном примере? Грязный туалет. Себя в роли уборщика нечистот. Других людей, которые довели этот туалет до такого состояния и теперь могли почувствовать себя неловко, он же показал им пример, что убирать не стыдно, стыдно жить в грязи.
Только при наличии конфронта человек может что-то улучшить. Деятельность без конфронта – блуждание в потемках своих расчетов с большой надеждой на неожиданную удачу.
На чем, как правило, проваливается конфронт? Человек, якобы, не сбегает. Он присутствует, смотрит, слушает. Смотрит, но не видит. Слушает, но не слышит. Присутствует только телом.
Петя говорит Марине о том, что ему нравятся красные цветы. Он видит Марину, вот она, стоит, улыбается. Но присутствует только тело. Марины здесь нет. Это видимость конфронта. На самом деле, она уже давно хочет спать, потому что поздно, а завтра рано вставать. И она только и ждет, когда Петя закончит свои разговоры о цветах. Грубо говоря, Марина ждет, пока Петя заткнется. А всем своим видом показывает, что ей интересно. Кстати, это состояние Предательства. Марина предает своего приятеля Петю, потому что Петя сейчас сливает свою энергию в никуда. А он-то видит именно то, что Марина показывает своим видом – что ей интересно. Предательство – измена в ответ на доверие.
Если бы Марина сконфронтировала ситуацию, она бы сказала Пете: «Хорошо. Я понимаю, что тебе нравятся красные цветы. И готова поговорить об этом завтра. А сейчас я очень хочу спать. До свидания».
Это честно. Марина поняла суть Петиного сообщения и сообщила ему суть своего намерения. Всем все понятно.
Конфронт – это присутствие с вниманием и удобством. Это просто, если человеку все нравится, все идет хорошо. Но бывает так, что человеку не нравится то, с чем он имеет дело. И в такой ситуации конфронт – бесценная способность оставаться причиной.
Однажды вечером мы с Шурочкой, подругой моей бабушки, зашли в мясную лавку. До закрытия было еще полчаса, но в магазине была только продавщица за прилавком, и уборщица мыла пол. Я смотрела на Шурочку, любуясь ее нарядом. Она тоненькая, изящная в свои восемьдесят пять, идеально причесана, элегантно одета. А Шурочка рассматривала мясо, что лежало на витрине, прикидывая, что подойдет для котлеток. Продавщица подошла и поинтересовалась:
– Ну что, выбрали?
– Наверное. Вот этот кусок достаньте, пожалуйста, я его понюхаю.
Шурочка так выбирала продукты, по виду и по запаху. Но продавщицу это почему-то возмутило. В тексте невозможно передать хамскую интонацию женщины, уверенной в своей безнаказанности, потому что я – ребенок, а Шурочка – божий одуванчик.
– Вы что, не видите, что мясо хорошее?
– Вижу, но хотела бы его понюхать.
Продавщица зашлась в гневе.
– Очень плохо, что вы не видите. Очки наденьте.
Шурочка,
