только махнул рукой. Устал спорить с дочерью о её мужчинах. Он был наслышан о Жигжите – шамане[9] из древнего бурятского рода, всю жизнь прожившем на берегу Байкала, а теперь переселившемся в Иркутск.
Обратиться к тибетскому врачу посоветовал именно Жигжит. Он хорошо знал Никиту и доверял ему. Собственно, Никита в своё время познакомил его с мамой Максима. Жигжит тоже был врачом, но брался лечить только сложные заболевания. Гсверил Максиму, что в болезнях человека виноваты злые духи – они мстят ему за грехи или пакостят из обыкновенной вредности.
– Духов нужно задобрить. Сделать им подношение или накормить кровью барашка, тогда они отступят, – говорил Жигжит, а Максим, затаившись, слушал.
Называть его папой он не хотел. Но Жигжит был лучше предыдущих отцов: тихий, крапивой не порол, на маму не кричал и всегда пах чабрецом.
Долгие споры закончились тем, что Максима положили в больницу. Виктор Степанович позаботился о том, чтобы его внук лежал в отдельной палате. В итоге Максим скучал все десять дней – прислушивался к тому, как в общей палате смеются другие дети, ждал болезненных уколов и читал буддийские книжки, которые ему приносила мама.
К Новому году он окончательно выздоровел, и последние споры стихли. Началась подготовка к празднику. Приехали тётя Таня и бабушка Дулма. Нужно было плести из бумаги гирлянды, вить из ваты снежинки, развешивать игрушки на ёлке. На кухне просеивали черёмуховую муку для торта. Пахло багульником и смородиной. Бабушка достала из шкафа НЗ – «неприкосновенный запас», хранившийся для особого случая, – банку с вареньем из жимолости. Все вместе лепили пельмени. Максиму разрешили по бурятской традиции положить в один пельмешек девять горошин перца. Тот, кому она попадётся, будет счастлив весь год. Дулма Баировна, смеясь, говорила, что в настоящей бурятской семье в счастливую пельмешку набивают не перец, а навоз.
– Вот это я понимаю, счастье! А тут – перчик какой-то. Съешь и не заметишь, – смеялась она.
Главное правило никто не нарушал, в праздничной гостиной все были веселы и миролюбивы. Ругаться разрешалось только в уединении и тихо. В кабинете Виктор Степанович отчитывал младшую дочь, уже получившую французское гражданство, за то, что она хочет сдать российский паспорт, – предлагал спрятать его и при случае использовать. В спальне Дулма Баировна ругала старшую дочь за неожиданную любовь с шаманом: «Тебе мало нормальных мужиков? О сыне подумай!» На балконе жена дяди Егора ругала его за низкую зарплату, просила уйти из цирка в частную ветеринарную клинику. Дядя Егор молчал и ожесточённо рубил баранью тушу, купленную и уложенную на балкон специально под Новый год.
Мама, тётя Таня и жена дяди Егора возвращались в гостиную заплаканные, но улыбающиеся. С ходу о чём-то шутили, просили сделать музыку погромче и шли к детям, помогали им распутывать гирлянды.
Чем ближе был праздник, тем короче становились ссоры в комнатах и на балконе. Под новогоднее настроение
Шама́н – колдун, знахарь. Слово произошло от эвенкийского saman, то есть «буддийский монах». Эвенки (тунгусы) – один из народов, населяющих Восточную Сибирь, слово из их языка стало общеупотребительным применительно к колдунам и знахарям многих северных и сибирских народов. Буряты в своём языке не используют это слово, вместо «шаман» говорят «боб».
