(хотя пока и немногие).
В ходе войны Запад (расколовшийся на врагов и союзников[9]) стал вызывать не просто интерес, но интерес в высокой степени эмоционально окрашенный. Наблюдатели последовательно фиксировали невиданный всплеск антигерманских настроений, целенаправленное формирование «образа врага» в лице немцев и их союзников, а к концу войны – стихийные, но все же достаточно распространенные антисоюзнические и даже, хотя в гораздо меньшей степени, прогерманские настроения[10].
Вспоминая в феврале 1925 г. динамику массовых настроений времен мировой войны, М. М. Пришвин записал в дневнике: «История осознания простолюдином войны и революции как эволюция представления о враге:
1) Немец – враг (отечество).
2) Немец превращается во внутреннего немца: душат шпионов.
3) Внутренний немец – помещик (Вильгельм прилетел на аэроплане к такому-то помещику и забрал планы).
4) Внутренний немец продал Москву и Петроград (письмо с фронта).
5) Внутренний немец – буржуазия (начало революции).
6) В поисках внутреннего немца (врага) дошли до серед-няка…»[11].
Однако мировая война, при всей своей масштабности, оказалась лишь прологом к гораздо более сильным социальным, политическим, культурным, и, разумеется, психологическим потрясениям – свержению монархии, возникновению Российской республики, большевистской революции, гражданской войне. И Пришвин пишет: «После этого центральная власть окончательно утвердилась и, прибрав всех к рукам, начала все сначала: внутренний немец опять вывернулся вовне и стал всемирной буржуазией. Началась война против всего света: значит, предмет опять исчез…»[12]
Победа революции привела к дальнейшей мифологизации массового сознания, особенно в эпоху существования тоталитарного политического режима, в 1930–50-е годы. Этот режим, как и все режимы данного типа, отличался двумя особенностями. Во-первых, он стремился контролировать не только те или иные действия, но также эмоции и мысли населения. Во-вторых, подобные режимы обладают способностью создавать для себя массовую поддержку. Одним из основных средств достижения этого являлась мобилизация общества или его значительной части для достижения единой цели, имеющей общенациональное значение.
Уже эти особенности тоталитарных режимов указывают на их тесную связь с процессами, происходящими в массовом сознании. С ними связано возникновение этого типа режимов; с другой стороны, тоталитаризм не мог не наложить отпечаток на общественное сознание. В частности, он способствовал консервации мифологического типа сознания, на который опирался[13].
В качестве общенациональной цели, способствующей его легитимизации, сталинский режим выдвигал программу качественного обновления страны, включающую индустриализацию,
О формировании и функционировании «образа врага» в российском обществе первой половины ХХ в. см.: Сенявская Е. С. «Образ врага» в сознании участников первой мировой войны // Россия и Европа в XIХ – ХХ веках. Проблемы взаимовосприятия народов, социумов, культур. М., 1996. С. 75–85; Она же. Человек на войне. Историко-психологические очерки. М., 1997. С. 36–75; Россия и Запад… С. 235–274. Об «образе союзника» см.: Голубев А. В., Поршнева О. С. Образ союзника в сознании российского общества в контексте мировых войн. М., 2012. Голубев А. В. «Царь Китаю не верит…» Союзники в представлении российского общества 1914–1945 гг. // Россия и мир глазами друг друга: из истории взаимовосприятия. Вып. 1. М., 2000. С. 317–355; Россия и Запад… С. 275–290; Сенявская Е. С. От временных союзов к военно-политическому противостоянию: динамика восприятия Англии, Франции и США в российском и советском общественном сознании первой половины ХХ века // Проблемы российской истории. Вып. 6. Магнитогорск, 2006.
Подробнее об этом см.: Поршнева О. С. Указ. соч.; Россия и Запад… С. 53–67.
Пришвин М. М. Дневники. 1923–1925. Кн. 4. М., 1999. С. 227.
Пришвин М. М. Дневники. 1923–1925. Кн. 4. М., 1999. С. 225.
Подробнее см.: Голубев А. В. Мифологизированное сознание как фактор российской модернизации // Мировосприятие и самосознание русского общества (ХI – ХХ вв.) М., 1994. С. 187–204; Он же. Тоталитаризм как феномен российской истории ХХ века // Власть и общество в СССР: политика репрессий (20–40-е гг.) М., 1999. С. 7–33.
