style="font-size:15px;"> Не успел ещё Филарет Львович покинуть библиотеку, как дверь, тихонько скрипнув, отворилась. На пороге стояла Анна Антоновна. Белокурая и синеглазая, она держала в руках только что сплетенное кружево.
– Вы только поглядите, маменька, какому узору обучила меня тетушка Полина! – сказала она весело и беззаботно.
Наконец она заметила учителя. С лица её пропала и беззаботность, и веселое выражение. Она опустила руки с кружевом, так как будто это стало чем-то совсем уже незначительным.
– Я не заметила Вас, господин Кутайцев. Должно быть лучше я зайду, когда Вы решите своё дело.
– Нет, отчего же, останься, Анечка. То дело, с которым пришёл ко мне господин учитель, тебя напрямую касается.
Анна Антоновна удивленно поднял глаза. Но ещё более удивлён, и кажется даже немного испуган, был юноша, который не знал чего ожидать в продолжении этой фразы, и о чём именно Анфиса Афанасьевна хочет рассказать своей дочери.
Но Смыковская не заставила их ждать слишком долго.
– Так вот, Филарет Львович поделился со мной своим восхищением от твоих успехов в его предмете. Так ли это господин учитель?
– В точности так, – и учитель почувствовал, как облегченно стало восстанавливаться его, прежде сбитое дыхание.
– Однако тебе о том, знать бы не следовало, – ласково улыбаясь, добавила Смыковская и обняла дочь за плечи, а затем погладила по голове, – чтобы не загордиться вдруг.
– В самом деле Филарет Львович? Неужели Вы похвалили меня? – переспросила Анна Антоновна, – ведь Вы никогда меня не хвалите, и даже напротив всегда ко мне так суровы, словно сердитесь.
Филарет Львович, к тому времени, уже сообразивший, как именно следует ему подхватить идею, умело придуманную Анфисой Афанасьевной, стал подыгрывать ей, и не менее ловко, так будто они играли на чувствах Анечки, как на рояле, в четыре руки.
Сначала он оставил своё лицо таким же серьезным, потом, начал произносить речь, так словно это был урок, и постепенно, с каждым новым словом, лицо его преображалось, становилось добрее.
– Да-с, похвалил и более скажу, Вы ко мне не справедливы. Я бывал и строг к Вам, это верно, но всё лишь оттого, что следую предназначению своему в Вашем доме. Учитель не может постоянно представлять из себя этакое соединение доброты и поощрения. Тем самым он портит ученика. Заставляет его невольно останавливаться и гордиться лишь уже достигнутым. Да, я суров. И всё же я непременно отмечаю для себя Ваши способности и прилежность. А более всего, рад поделиться замечаниями этими с Вашей матушкой.
Должно быть, он говорил бы и ещё, но в комнату вбежала Дарья Аполинарьевна, женщина весьма грузная, и оттого тяжело дыша, она старалась говорить как можно громче, что бы скорее рассказать о чём-то.
– Барыня! Анфиса Афанасьевна! Беда у нас, – запричитала она, и продолжая взмахивать руками, как будто слова у неё закончились.
Смыковская почувствовала
