найти в гимне, посвященном богине Вач, где Божественная Речь «провозглашается космогоническим принципом, несущим на себе богов и заполнившим собой небо и землю..: «Кого возлюблю, того делаю могучим, того – брахманом, того – риши, того – мудрым»20.
Мы разделяем выводы Т. Я. Елизаренковой и В. Н. Топорова относительно значимости слова, речи в ведийском обществе как того начала, которое восходит к общеиндоевропейскому периоду, которое обладает необычайной силой и мощью и является тем, что соединяет богов и людей в единое целое:
«Именно благодаря своему традиционному характеру искусство риши РВ донесло до нас отражение крайне архаичных пластов, восходящих к общеиндовропейскому периоду. Это и отношение к Речи как к особой творческой силе, превращающей обычный текст в поэтический; и роль слова, являющегося посредником между миром людей и миром богов (отражение индоевропейской формулы: Мысль – Слово – Дело); и употребление ремесленной терминологии для описания процесса выработки поэтической речи; и схожесть поэтической деятельности со жреческой; и создание иерархии языковых символов, определяющих структуру поэтического текста»21.
Даже из этих фрагментов, посвященных речи и слову, можно видеть высочайший уровень ведийской культуры и религии, которые явились основой всего дальнейшего развития Индии.
Возникновение ведийской религии и культуры большинство ученых относит к сер. II – сер. I тыс. до н. э., хотя истоки восходят к более раннему периоду – III тыс. до н. э.
Следует обратить внимание на то, что ученые постоянно сопоставляют Ригведу и Авесту как два выдающихся памятника древности, имеющих и сходство, и различие. Сходство усматривается и в пантеонах богов, и в особенностях языка. Что касается языка, то, как отмечает Т. Я. Елизаренкова, это сходство поразительно: «Сходство бывает столь велико, что иногда оба текста выглядят как два варианта одного архетекста, различающихся только разными правилами звуковых соответствий. Именно этим и объясняются предпринимавшиеся некоторыми учеными попытки перевода отдельных стихов с авестийского на ведийский, в результате чего получался стих, трудно отличимый от подлинного ведийского. Кроме того, обращает на себя внимание и та особенность, что язык “Ригведы” ближе по своим особенностям к языку “Авесты”, чем к языку более поздних памятников индийской литературной традиции, например, к языку эпоса или классической санскритской поэзии»22. Кроме того, эти два памятника сближают следующие элементы: место поэта в обществе как глашатая истины, наличие общих поэтических формул, устойчивых фразеологизмов, излюбленных выражений. Все это вместе взятое объединяет оба памятника в нечто единое: «произведения единой региональной поэтической традиции, последующие связи которой с греческой образуют восточную область в пределах индоевропейской общности»23.
Очень важно видеть как сходства, так
Там же.
Там же.
Ригведа. Мандалы I–IV. М., 1989. С. 437.
Там же. С. 438.
