в одно из кресел – такое огромное, что мне становится как-то не по себе. Ощущение, будто я залезла в разинутую пасть кашалота, готового в любую минуту меня проглотить. Странно, но сродный с этим дискомфорт мне внушает и обстановка самой комнаты. Что- то здесь определенно изменилось за 8 лет моего отсутствия, хотя я не могу определить, что конкретно. Тут словно усилилась концентрация роскоши, став теперь до невыносимости угнетающей. Может, я просто отвыкла? Или все кажется мне таким громоздким и перенасыщенным лишь в контрасте с моей неказистой жизнью в общежитии?
Отец не спешит с разговором, неторопливо набивает свою трубку, давая мне время освоится. Оно не идет на пользу. Все больше ерзаю в кресле, пока, наконец, не вжимаюсь в его туго обтянутую кожей спинку, словно загнанная в ловушку мышь… Что же все-таки не так? Что изменилось? Как говориться, дьявол в деталях – его я и пытаюсь найти, всматриваясь, изучая, вспоминая, сопоставляя…
Новая мебель, разросшиеся книжные стеллажи, мягкий еще не затоптанный и не затертый ворс ковра, гобелены, струящиеся отблеском глубоких коньячных оттенков, звон хрустальных льдинок канделябра – не столько слышимый, сколько ощутимый от лязганья кружащихся в голове слов «блеск, лоск, глянец – блеск, лоск, глянец»… Но не пронзает, не звенит свежей легкостью, а будто стынет и вязнет в воздухе – в тугом, тягучем парфюме из лакированной древесины, кожи и табачного дыма. Даже едва просочившиеся нотки сочных трав и сладость цветов из сада, занесенные ветерком сквозь распахнутое окно, тоже увядают, задыхаются, раздавленные этой тяжелой горечью.
Отец закуривает, переводит на меня свой внимательный взгляд. А я понимаю, что это еще одно воплощение того, от чего я безнадежно отвыкла.
– И все-таки, почему ты решила вернуться?
И легкая сеточка морщинок на его худом лице чуть подергивается в улыбке, скрывающей непроизнесенное в слух: «Весьма неразумный поступок».
– Не знаю… Все-таки это моя родина.
– Что ж, справедливо, – а его живые проницательные глаза словно договаривают: «Хотя и глупо», – Впрочем, сейчас или никогда. Боюсь, очень скоро границы между нашими странами могут оказаться закрыты. И хотя я искренне полагаю, что в Штатах у тебя было бы больше возможностей для самореализации, твой патриотизм тоже достоин похвалы. Но об этом мы поговорим в другой раз. Сейчас меня интересует, чем ты думаешь заняться на «своей родине»?
– Я еще не думала об этом, но, наверное, пойду работать в больницу.
– А вот это не самая удачная идея.
– Но я 8 лет училась на врача и…
– Знаю, знаю, сейчас ты скажешь, что у тебя есть и диплом, и призвание, и желание, но… – и устало разводит руками , подразумевая что-то вроде: «Ты же понимаешь, это была всего лишь твоя детская блажь, которой я имел неосторожность потакать. Только пора бы уже повзрослеть».
– Да, у меня диплом врача. Честно полученный диплом с отличием. Какие тут могут быть «но».
– Медицинская
