заборолами, стойчатой смотрельней и прочими премудростями порешили положить дуба могучего. И не для красы, а ради крепости богатырской.
Дуб вятчанам примнилось доставлять в белянах – барках, единожды собранных из брёвен на лесоповале, а когда такая барка-беляна приходила в назначенное для неё место, то её по брёвнышкам разбирали. Способ этот хотя и трудный, зато рачительный – сколько брёвен надо, столько и будет. Да и как ты иначе с затона котельнического против течения попрёшь?
В Никулицыном городке под дубом сидели Евпатька, сын Жданов, Изотий Курайский, безродный Емеля и Кайский Иван. Сидели в тенёчке и лупились в зернь на щелбаны, да так, что только кости летали по днищу перевёрнутого бочонка, а треск от дружеских щелчков оглашал всю округу. Проиграв третий раз подряд, Иван Кайский растирал лоб от полученных щелбанов и смахнул с глаз невольно накатившие слёзы. Проморгался. Вздохнул:
– Эх, до сих пор Василий Буслаев жив был, если б той черепушке Сорочинской столь всыпать, сколь мне досталось.
– Ну-тка, что за черепушка такая? – как-то устало спросил Емеля, которому наскучило попусту кидать костяшки.
– Не слыхали разве? – спросил Иван у принявшихся было заново метать Евпатьки и Изотия. Словно очнувшись от сна, те замотали головами.
– Ну, значит, слушайте тогда. В Новгороде, по Ильмень-то да по озеру, ходил ушкуйник Василий Буслаев с дружиною в тридцать человек. Ходил, разбойничал помаленьку, но отчего-то вдруг пригорюнился, с лица спал, грусть-тоска одолела и собрался грехи в Ерусалим-граде замолить.
Мать у него боярыня Амелфа Тимофеевна – вдова матёрая, влиятельная и могучая. Понимает, что сынок на Святой земле таких может делов наделать, что караул. Потому она сына хотя и благословляет в путь, но и проклятье материнское сулит, если тот озоровать вздумает.
– Амелфа? Может, Марфа? – спросил Емеля, который лежал на травке, приподнявшись на локте.
– Ты чего тут Ваньку валяешь? Али уши дерьмом забил? Амелфа, говорят тебе. У них, в Новгороде, не больно-то смотрят мужик ли, баба – им это дело десятое. Главное, чтоб человек разумный был и дело вёл справно, а луно иль уд срамной меж ног – различия не делают.
Так значит, снаряжает поход на Святую землю Амелфа Тимофеевна по самому счёту крупному: и провизии, и снастей, и пороху-свинцу, и кулеврин, и пищалей долгомерных. Лишь бы сы́ночку никто в дороге не заообидел…
– ..иль чтоб сы́ночке обижать по пути сподручнее было, – улыбнулся Емеля.
– Ещё раз встрянешь – дрыном огрею, понял? Пошёл Василий, значит, по Ильменю. День ушкуй волны рассекает, второй, а на третий встречает Василий гостей-корабельщиков, да спрашивает у них, мол каким бы путём до Ерусалим-града добраться?
– У таких, как Буслаев, всё вверх ногами – сперва благословение, потом сборы, а уж затем только выяснить можно ли вообще дело провернуть – сказал, как в омут жабу бросил, Евпатька. Иван нехорошо на него посмотрел и погладил свой батог.
