Эбби разрушил молчание, оно пало Помпеями в пепле Везувия.
– Но черный квадрат обрамлен белым, белый – квадратом рамы, рама – квадратом стены, стена – кусок, почему бы не сложить картины на пол, ходить по ним, квадрату место в кафельной кладке, ведь флорентийские художники расписывали потолки, Марк, рисуй на полу, на потолке, на стенах, на себе, на мне.
– Мы не безумцы! И это возможно. – Марк рассмеялся. Слышали? Плевать! Рано или поздно они увидят, увидят… Какое еще “поздно”? Рано! Рано, рано по утру! Увидят все!
Марк выпустил его. И Эбби смотрел: как тот катался по полу – кисть художника, ведущего линию. Затем парень поднялся, рукой касаясь стены – творил картины телом – сплошное искусство везде.
– Погром, бунт, преступление, плевать, я так вижу, а ты? Ты теперь видишь, Альберт Андерсон?
– Вижу.
Марк срывал с него одежды, тот не противился. В том не имелось ничего пошлого. Его рука коснулась груди Эбби – током пронзило его всего. Альберт дивился, как золото ихора истекает по запястью Марка – он порезался стеклом. Думалось, во мраке ночном крови должно предстать черной иль винной, но нет – чистое солнце. Он затревожился касательно раны, но сразу же успокоился.
“Он не может умереть”, – такая мысль пришла ему на ум, тело Марка подобно античной статуе – белое, идеальное, трещина только красит, шрамы – украшение мужчины, они его не портят, ничуть, кинцуги – собранный заново фарфор, шрамы – следы жизни – соединены драгоценным металлом. Возрожден во всем великолепии.
Марк схватил его за руку, потянул, он легко поднялся на ноги, почти взлетел, смеялся, так просто увлек и его за собой. Квадрат залы перевернулся, они едва-едва коснулись телами стены, руки уперлись в нее, пошатываясь оба поднялись. Они могли все. Дальше, выше. Хоть как! Они могли, мать твою, все! Вы понимаете, что это значит? Нет? Выебать целый мир! – как вам такое? Плоский, круглый, квадратный! Идти по стенам, даже по потолку. И они это делали.
Две фигуры зависли подле люстры. Марк щелкнул по цепи. Звенья разорвались. Эбби зажмурился, – ожидая грохот и взрыв хрусталя. Но уродливое соцветие светильника замерло в воздухе.
– Кто же ты такой? – спросил он.
– Я божество, – Слова ошеломили его, но то, что он услышал после абсолютно уничтожило его мир, сразило наповал, убило молнией, а затем реанимировало, – как и ты.
Свет наполнил Альберта, он зародился там, где его коснулся Марк, где касался его прямо сейчас. Вены их горели, по ним разносился золотой сок, смотреть нестерпимо больно, но Эбби не отвел взгляда от… дивного создания.
– По-прежнему не веришь? – Бог ухмылялся.
Люстра грохнулась на пол. Ее место занял юноша, нет, бог, которого вознес, пробудил ото сна ему подобный, собрат. Осколки сверкали в потоке света. Венцом творения искрились в волосах Эбби, вокруг Марка и его произведения. Они и есть – то самое.
