понимаю, к чему вы клоните, Александра Иосифовна. Вы хотите, чтоб я поступил на службу в вашу Красную армию.
Саша кивнула. Щербатов был честен с ней, и она тоже не видела смысла в экивоках.
– Но какой толк говорить об этом теперь? – продолжил Щербатов. – Зачем Красной армии, да и какой бы то ни было армии, умирающий?
– Затем, что вам вовсе не обязательно умирать, – ответила Саша. – Вы не обратились в городскую больницу, и правильно. Там бы вам ничем не помогли. Но у РККА свой сыпнотифозный госпиталь. В нем есть врачи, есть медикаменты. Тиф – не приговор, многие выздоравливают. Вот только чтоб попасть в госпиталь РККА, нужно быть частью РККА. Мне хватит вашего слова, чтоб вызвать сюда санитарный транспорт.
Скверно выходит, подумала Саша. Она, по сути, дает ему выбор – Красная армия или смерть. Но ведь не она виновата, что он болен. А касаемо жалкого состояния городских больниц… да, многие сказали бы, что это в том числе и ее вина как большевички. В глубине души Саша знала, что здесь есть доля правды. Большевики власть взяли, а разруху победить не могут. Но теперь уже нет выбора, кроме как скорее закончить войну, чтоб отстроить все заново. И больницы для всех в том числе. А пока многим и многими приходилось жертвовать.
– Я хотел бы задать вам вопрос, – сказал вдруг Щербатов.
– Да, пожалуйста.
– Александра Иосифовна, скажите, почему вы, лично вы, воюете?
Саша глянула на Щербатова с искренним любопытством. Люди в его, да и не только в его положении редко интересуются чем-то, помимо самих себя. Он, конечно, заслуживал самого искреннего ответа.
Саша села на пол по-турецки. Теперь ее глаза находились на одном уровне с глазами ее собеседника.
– О, это просто. За свободу. Капитализм – система, в которой не свободен никто. Работаешь ты по десять часов в сутки, чтоб оплатить койку в туберкулезном подвале, или понукаешь других к такой работе на благо хозяина, или даже пользуешься плодами чужого труда – ты ничего не можешь поменять. Имеет значение потребление, а не созидание. Но разве мы должны жить ради того, чтоб другие могли потреблять плоды нашего труда – или чтоб потреблять плоды чужого труда самим? Вся свобода сводится к тому, чтоб пытаться по головам других людей залезть повыше в этой цепочке. В этом вынужденном, отчужденном труде мы не утверждаем себя, а отрицаем. Не жизнь, а непрерывное принесение себя в жертву – и ради чего? Чтоб у капиталистов были деньги на роскошь и войны? Но ведь люди могут быть свободны и заниматься творческим трудом на общее благо, для развития всех, а не чтоб одни богатели за счет других.
– И что же, вы услышали это все от кого-нибудь и пошли за это воевать?
– Я сама читала и думала. Но, если честно, я никогда не выбирала, воевать мне или нет. Война пришла ко мне двенадцать лет назад. Белосток, девятьсот шестой год. Погром. В мой дом ворвались, мою семью убили. Никто не ответил за это. С тех пор я на войне.
– На войне с русским народом?
– Не повторяйте эти черносотенные
