ла, что могу доверять лишь себе. Однако я недооценила пагубную силу изумления, охватившего меня при виде трехэтажного особняка из белого камня, окон, искрившихся в лучах солнца, пробивавшегося сквозь завесу тумана, и красочного буйства роз, чей аромат вкупе с запахом лошадей и человеческого пота висел в крайне влажном воздухе. Если бы я только знала, что поджидало меня в этом доме! Если бы догадывалась! Я поступила бы совершенно иначе… Но в тот день я оказалась буквально ослеплена людьми, которые по мраморным ступеням крыльца заносили в крытую галерею с колоннами кресла, ящики, коробки и корзины. Настолько ослеплена, что не смогла разглядеть правду, скрывавшуюся за богатством Салливанов и их трогательным участием в моей судьбе.
Кучер составил мой чемодан на белый щебень подъездной аллеи.
– За ним в скорости придет лакей, – произнес он и, поспешив обратно к лошадям, добавил: – А вас дожидается тетя.
– Да? – растерянно нахмурилась я, но кучер уже взобрался на облучок и направил лошадей к конюшне, оставив меня топтаться в замешательстве посреди суеты.
О том, что ее родственники такие богатые, мама не рассказывала мне никогда. Ни разу за все годы наших мытарств и страданий. Впрочем, и о наличии у нее сестры она тоже не говорила. Меня это не должно было удивить – мама хранила много секретов. И все-таки… Почему она мне ничего об этом не сказала? Может быть, мама и сама не знала о богатстве своей сестры? Мне подумалось, что, скорее всего, так оно и было.
Таких домов, как у Салливанов, я не видела во всем Сан-Франциско. Да и подобных тем, что с ним соседствовали, тоже. Кучер назвал этот район Ноб-Хиллом, и в нем находились одни особняки – в готическом стиле и в стиле боз-ар, с башенками и верандами. И со всеми мыслимыми элементами декора, которые можно купить за деньги. А за стенами любого из них, вероятно, находилось больше комнат, чем в совокупности на всей моей улице в Бруклине.
В свои двадцать три года я мечтала о таком доме, рисуя в воображении его интерьеры и представляя себя на их фоне. Но мне и в голову ничего подобного не пришло, когда я получила письмо от женщины, которая представилась моей тетей Флоренс, выразила мне соболезнование в связи с кончиной матушки и пригласила пожить в ее семье в Сан-Франциско. «Мне невыносимо думать о том, что дочь Шарлотты осталась одна-одинешенька в этом ужасном городе. Пожалуйста! Ты должна к нам приехать!» – писала она.
В конверт был вложен билет на поезд – словно тетя не сомневалась, что я соглашусь. А я и согласилась. Мне нечего было терять, кроме работы продавщицей всяческих безделушек в «Салоне для дам» мистера Бёрда и пансиона со стойким запахом талька и баранины, в котором я делила с мамой убогую комнатенку, снимать которую самой мне было не по средствам. До вынужденного поиска другого жилья мне оставались считаные дни, а сердце разъедал страх перед неопределенным будущим.
В поезде до Сан-Франциско я предполагала различные варианты: другой пансион, в лучшем случае – квартиру, а в самых дерзновенных и изысканных сценариях – маленький домик или городской особнячок. Действительность превзошла мои самые смелые ожидания.
Ощущая себя крайне неловко и еще больше нервничая от этого, я проскользнула мимо людей, сновавших вокруг меня, и колонн, украшенных резными купидонами с гербами в руках. И замерла перед открытой дверью.
– Прошу прощения, мисс… – оттеснил меня в сторону рослый парень с корзиной белых роз.
Их аромат едва не одурманил меня, пока я следовала за этим детиной в холл. Невероятно! Потолок этого просторного помещения, находившийся на высоте обычного двухэтажного дома, венчал купольный свод, расписанный ангелами. Ромбовидные изразцы, пестревшие зеленым, коричневым, розовым и белым, сплетались в причудливые узоры на полу. И по нему тоже суетливо сновали служанки и лакеи, перетаскивавшие коробки.
Слева от меня высилось огромное зеркало в золоченой раме. Рядом стояли банкетка, обтянутая бархатом, и столик из мрамора и золота. А на нем среди множества ваз и подносов притаился на ножках в форме когтистых звериных лап серебряный телефон филигранной работы. Я никогда прежде не видела столь утонченно декорированного аппарата. И даже не предполагала, что такие вещи существуют. Неожиданно телефон ожил, возвестив о своем возвращении к жизни хриплым, но громким трезвоном. И я, вздрогнув от неожиданности, подпрыгнула.
В холл вбежал изможденный китаец в строгом костюме. Подлетев к телефону, он снял трубку с деревянной ручкой и пролаял в нее:
– Резиденция Салливанов!
Меня это удивило. В моем старом районе китайцев не было. И я меньше всего ожидала увидать одного из них в тетином доме. Да еще отвечающим на телефонный звонок! Прислугой в Бруклине работали в основном ирландцы. И мне не доводилось слышать, чтобы у кого-то был дворецким китаец. Я непроизвольно попятилась назад; китаец заметил меня и жестом призвал обождать.
– Нет-нет, – снова гавкнул он в телефонную трубку. –
