Большинство рождается чистыми и хорошенькими, а потом впускают в себя говнину, и эта говнина переполняет их, льется через край, мерзкими, склизкими шмотками падая на землю и обдавая зловонными брызгами случайных прохожих.
– Меткое сравнение, философ ты мой доморощенный, – она взъерошила мне волосы, но я отдернул голову и скривился. – Ты не любишь, когда к тебе прикасаются.
– Тоже мне новость. Зато ты любишь. Не зря ты набила себе ту татуировку на жопе.
– На пояснице, – улыбнулась она. Улыбка вышла неживой. Она снова играла, но не понимала, что играет сама с собой. Мне, как я уже озвучил, было похуй. Вот отдохну немного и пойду домой. – Память о первом любовнике. Такое не забывается.
– Что именно? Две секунды дерганья где-нибудь в кустах, потом залитое белком платье и виноватый взгляд? – съязвил я, но она, посмотрев мне в глаза, покачала головой.
– Нет. Не забывается, когда человек лишает себя жизни из-за тебя.
Я недоверчиво посмотрел на нее, но не увидел ни намека на шутку. Она говорила об этом скучающим тоном, словно каждый день кто-нибудь кончает жизнь самоубийством из-за её упругой задницы. Говнины в ней куда больше. Она тщательно ее скрывала, но сейчас говнина лилась из нее свободно. Ей ничего не мешало. И чего баб так тянет поговорить после секса? Я же, блядь, просто хочу спать.
– Ему было двадцать. Милый, славный мальчик. С огромными глазищами. Голубыми, – она делала паузы, смакуя каждое слово. Я лениво следил за ней, но видел все ту же маску. – Он любил меня, а я любила играть с ним. Иногда я разрешала ему уснуть рядом, прижавшись к моей груди. Чувствовала его теплую слюну на своих сосках. Его стояк, тычущийся в бедро. Он всегда был готов заняться со мной любовью. Не тем, чем мы с тобой занимались. А именно любовью. Но любовь мне была не нужна. Я люблю еблю.
– Заметно, – поморщился я, устраиваясь на диване поудобнее. – Ты мне всю спину на лоскуты порезала.
– Заживет до свадьбы, – она жеманно улыбнулась, когда в моих глазах полыхнул недобрый огонек. Заметила. – Что такое? Слово на букву С для тебя слишком болезненно?
– Я не хочу говорить об этом с тобой, – отмахнулся я. – Ты рассказывала о своем двадцатилетнем дебиле, любившем тыкаться хуем тебе в ногу.
– Да. Питер. Так его звали. Славный, милый мальчик. Наивный, как глупый щеночек. Он так трогательно ухаживал за мой, дарил полувялые букетики цветов, каждое утро привозил мне кофе в студию. Стихи писал.
– Я сейчас сдохну от скуки. Так любоваться собой и своей речью… это нечто, – зевнул я. Пятая тоже зевнула и игриво потянулась.
– Не хочешь взять реванш? – спросила она. Я покачал головой.
– Нахуй реванши и тебя тоже. Я отдыхаю, а потом сваливаю. Поэтому, если хочешь закончить свою историю, то советую опустить лиризм. Из твоего рта он вылетает весь в говнине.
– Как скажешь, – ненависть, чуть утихшая в её глазах, снова воспламенилась, обдав меня холодком. Но я вытерпел Его холод. Что
