спросил Даллас, показывая на большой серый гриб, похожий на слоновье ухо и, должно быть, ядовитый. – Он навеял мне основную идею «Двух бродяг в распутицу».
– Светлые и темные стороны природы, – добавила я, вспомнив вчерашнюю лекцию.
– Браво до гениальности, мисс Блум!
Показалось ли мне, что Даллас особенно подчеркнул слово «гениальность»? Неужели он действительно считал меня такой?
– Шагая по песчаному пляжу и глядя, как волны разбиваются о берег, я определенно чувствую и опасность, и красоту. Но здешняя природа для меня слишком… банальна.
– Вы не можете изжить в себе девушку из Калифорнии… – Он с легкой усмешкой покачал головой. – Как же вы оказались в этой лучшей частной школе, равно удаленной как от Западного, так и от Восточного побережий?
– Это, в общем, долгая история.
– Но мы же пока не торопимся. И вы, кстати, можете опустить историю приезда сюда, сославшись на ценную школьную программу, способствующую литературному творчеству. Мне известно, что вы появились здесь как своего рода литературный вундеркинд и до сих пор умудряетесь удивлять всех своими талантами и обаятельной индивидуальностью.
Я почувствовала себя польщенной до глубины души и в то же время на редкость уязвимой.
– В какой-то мере, – удалось выдавить мне.
– Вздор, – возразил он, – вы уже покорили здесь всех и каждого…
– Кроме вас, естественно?
– А вы не думаете, что мы с вами, – вдруг спросил Даллас, так резко остановившись и повернувшись ко мне, что я едва увернулась от столкновения, – отличаемся от всех?
– Наверное, отличаемся, – согласилась я, отметив, что вблизи исходящий от него запах сигарет дополняется каким-то благоуханием. Приятный мужской запах… или по крайней мере так могло пахнуть от человека, который не ленится почаще менять свои синие рубашки, избегая стирки.
Мы продолжили путь в молчании, насыщенном звуками природы. Ветер шелестел листьями, воздух оживляло стрекотание цикад, щебетали птицы, готовясь к предстоящему путешествию на юг, а высоко в небе даже пролетал самолет.
– Мой отец создал для меня миф, и три последних года я провела в попытках соответствовать ему, – наконец призналась я.
Впервые. До сих пор я не признавалась в этом никому. Даже Йену.
– Судя по всему, вы преуспели.
– Мне понравился и сам Гленлейк, и его писательская программа, – сказала я, надеясь, что он не увидит, как покраснели, должно быть, мои щеки, – но приезд сюда не был результатом моего выбора.
– Вас сбагрили в школу-интернат в расцвете вашей юной жизни в Беверли-Хиллз?
– Скорее уж в расцвете папиной карьеры и его новой роли по жизни – любящего мужа и любящего отца для моей мачехи и мелких сводных сестричек, с постоянными посягательствами на мою свободу.
– Ну и дела! – воскликнул Даллас.
– Честно говоря, все это лето я провела, слушая включенную на полную громкость «Улицу
