понятий не является препятствием для информативного концептуального анализа [1; 78, p. 325]. Сам Уильямсон апеллирует не к возможным мирам, а к субъектноцентрированным близким случаям и определяет «безопасность» как противопоставление опасности. Точнее говоря, если в случае α, исходя из основания b, субъект знает, что p, то в любом ближайшем случае α‘, в котором он верит, что p*, где p* близко к p, исходя из основания, которое близко к основанию b, p* истинно. (При этом понятие знания нечётко в той же мере, в которой нечётко понятие близкого возможного мира)[53]. Другими словами, истинное мнение, сформировавшееся в некоторых условиях и на некоторой основе, является безопасным тогда и только тогда, когда при достаточно похожих условиях формирующееся на достаточно похожей основе достаточно похожее мнение является истинным [1; 78, p. 325]. (Для Уильямсона, таким образом, начальные условия (а также основания и мнения) должны быть подобными и относиться к моменту события. Напротив, Данкан Притчард предполагает, что начальные условия (и метод формирования мнения) инвариантны.) На наш взгляд, определение Уильямсона можно отнести к эпистемологии без риска: во внимание принимаются лишь сформировавшиеся мнения, и условие безопасности исключает наличие высокой степени модального риска формирования ложного мнения. Сам Уильямсон пишет: «Согласно концепции “нет близкого риска”, безопасность есть вид локальной необходимости, а близость есть вид отношения доступности между мирами в рамках семантики возможных миров для модальной логики» [71].
Понятие модального риска следует отличать от понятия вероятностного риска (подробнее см. [56]). Другими словами, при анализе знания следует делать различие между удалённостью возможного мира от мира актуального в вероятностном смысле и его удалённостью в модальном смысле. Например, возможный мир, в котором лотерейный билет оказывается выигрышным, очень удалён в вероятностном смысле, но очень близок в модальном смысле (то есть этот мир очень похож на актуальный мир). Возможна и обратная ситуация. Таким образом, можно иметь знание о менее вероятном событии и не иметь знания о более вероятном событии. Я не знаю, что я не выиграю (не выиграл) в лотерею (если билет будет (есть) невыигрышный), но я могу знать, что мой автомобиль прошедшей ночью не был угнан, хотя вероятность того, что он не был угнан может быть гораздо ниже, чем вероятность того, что я не выиграю в лотерею. Дело в том, что в модальном смысле возможный мир, в котором я выигрываю в лотерею, очень близок к актуальному миру. Напротив, возможный мир, в котором мой автомобиль прошедшей ночью был угнан, отличается гораздо более значительно от актуального мира. Очевидно, модальная близость к актуальному миру есть вопрос степени: чем больше схожесть между возможным миром и миром актуальным, тем ближе первый ко второму. Поэтому знание может быть более или менее достоверным (соответственно, безопасность истинного мнения может быть более или менее сильной.). В любом случае, для наличия знания модальные миры, в которых мнение ложно, должны быть значительно удалены от актуального
«Случай» Уильямсона подобен «возможному миру», но в отличие от последнего он зависит от субъекта и момента времени. В терминологии Дэвида Льюиса это «центрированный мир» [1, p. 52]. Уильямсон отвергает модальный реализм Дэвида Льюиса, в рамках которого возможный мир есть нечто вроде максимально конкретной пространственно-временной системы, подобной нашему миру. То есть для Льюиса «актуальный мир» – это наш пространственно-временной мир; «возможные миры» – это другие пространственно-временные миры, которые не имеют пространственно-временной связи с нашим миром. Можно, однако, говорить о «возможных мирах» не в смысле модального реализма, а как о некоторым способе представлять возможности [79].
