И даже больше, – как можно равнодушнее замечаю я, чуть понизив голос. Чувствуя какую-то острую необходимость принести себе боль этим признанием. – И что это меняет в наших отношениях?
Я жду, что мои слова смутят парня. Или, по крайней мере, заставят отпустить, отвернуться, закрыть глаза… тем самым избавив меня от приковавшего к себе голубого взгляда, – такого яркого, почти пронзительного в это солнечное утро. Но Бампер предпочитает ответить загадкой.
– В наших отношениях, Коломбина, это меняет все.
Я молчу, долго, просто рассматривая его, пока вдруг не говорю то, за что тут же готова откусить себе язык. Едва ли контролируя сказанное. Оправдывая после свои слова сильной усталостью и временным помутнением рассудка.
– Не карие и не зеленые, почему?
– Что? – не понимает Бампер.
– У тебя глаза, как небо. Почему? Разве такие бывают у рыжих?
– Не знаю, – он умудряется в растерянности пожать плечом. – А что, нравятся?
– Нет. – Я отвечаю слишком поспешно для правдивого ответа, и он успевает распознать ложь.
– Врешь.
– Иди к черту со своими шарадами! – наваждение прошло, я отворачиваюсь и тяжело вздыхаю, чувствуя навалившуюся на плечи усталость. Пройдясь рукой по распустившимся, спутанным волосам, убираю их за ухо, отыскивая глазами оброненную у ног заколку.
– Ты ужасно выглядишь.
– Не смотри.
– Не могу. Как только закрываю глаза, меня мутит.
– Сам виноват, нечего кого-то винить.
– И все же я спрошу с твоего дружка. После. Не обессудь.
– Спроси. Лет через пять.
– Почему это?
– Потому что Мишка сейчас сидит в кутузке, и, если ты не опровергнешь его пьяное признание в покушении на твою жизнь, выйдет оттуда не скоро. Сам он ни за что не отступится от своих слов, я его знаю.
Теперь молчит Бампер, изучая меня из-под длинных темных ресниц, – еще один контраст в его внешности, так поразивший меня в нашу первую встречу.
– Жалко его, да, Коломбина? – спрашивает тихо, медленно отрывая от виска мою ладонь, но не отпуская. И я отвечаю, поднимая лицо. Почти с вызовом.
– Да.
– Что, не достаточно согрела вчера? Или любишь упрямых?
Парень грубо наступает на шаткий мост моих совершенных ошибок, широко растянувшийся подо мной, и мост тут же шатается, раскалываясь на острые щепы. Заставляя терять равновесие.
– Люблю погорячее, под стать себе. Чтобы сразу и к делу. Я, знаешь ли, вообще многих люблю. Очень активно.
Я отвечаю неожиданно зло и едко, но парень и не думает покупаться на мое ехидство.
– Для «активно» ты слишком честна, Коломбина, – вновь хмурится от боли, закрывая глаза, запросто возвращая мою ладонь на свой висок. – Все же ты никудышная артистка.
– Много ты понимаешь.
– Поверь, милая, куда больше, чем ты.
– Отпусти, –
