сотни рук, так что и рисунка не разглядеть, протягивает чашку:
– На водички! – в её глазах участие, смешанное с брезгливым любопытством. Так разглядывают сбитую машиной собаку: и жалко, и гадко.
Почему-то девочка кажется мне знакомой. Контуженой голове понадобится некоторое усилие, чтобы понять: она и есть то маленькое божество из злополучного ларька. (Превращение безликого существа в божество происходит, когда я узнаю, что девица спасла мое бренное тело. А может, и душу, если она у меня есть.)
– Сожгли магазинчик, – равнодушно упоминает она, собирая разрозненные бусины трагической ночи в единую нить. И еще спокойнее добавляет: – Ну, не жить пацанам, если Азамат их вычислит! – и поясняет: – Хозяин мой.
Из разговора выясняется, что спасительница нянькается со мной уже пару суток.
– Отсижусь у тебя немного, пока хозяин не отойдет. А то попаду заодно под горячую руку, – заявляет она.
У меня нет ни сил, ни желания сопротивляться её решению.
Совершенно освоившись, она уверенно хозяйничает в моем жилище: сообщив, что "время вечерять", быстренько сооружает нехитрый ужин. Это действо напоминает волшебство: холодильник, помнится, был девственно пуст. Попутно девица скучно и торопливо пересказывает свою немудрёную "жисть", обыденно убогую и предсказуемую, как у сотен её сестер, и страшную именно этой своей убогостью и повторяемостью.
– Как тебя звать? – перебиваю я. Мне вовсе не нужно её имя: хочется, чтоб она сменила тему.
Девчонка на секунду замолкает, её лицо отражает удивление, словно она вспоминает саму себя.
– Да Машка же я!– всплескивает она руками и, хлопая по коленкам, чему-то звонко хохочет. Смех совсем не похож на хозяйку: маленькие, серебряные монетки. Наверное, она его у кого-то украла.
Потом Машка зовёт к столу, но при попытках встать кружится голова, и она пробует кормить меня с ложечки. Это смешно и трогательно. Правда, проглоченная пища почему-то хочет обратно, и вот это мне уже не нравится. Медик-недоучка, я предполагаю, что схлопотал сотрясение. Хреново…
Размякнув после еды, Машка слоняется по квартире. Телевизора у меня нет. Всё мало-мальски ценное давно исчезло. Зато есть огромный аквариум. Она долго сидит перед стеклянным ящиком, разглядывая чужой мир за его стенами. Черты её лица при этом неуловимо меняются, становятся детскими. Жители застеколья, беззвучно хлопая ртами, тоже изучают её, серьёзно и внимательно. Мне вдруг припоминаются невесть когда читаные строчки: "…рыбы в аквариуме догадываются, что мир не кончается стеклом… там, за стеклом – небо рыб… они мечтают о нем… и верят, что попадут туда…" 1 Эти слова повторяющимся речитативом долбят череп изнутри и мешают уснуть… Там, за стеклом, небо рыб…
После она находит под диваном старые журналы – пыльные, мятые. В этой куче – несколько фото. Из тех времен, когда я был счастливым. В том, что она нашла их, – доля мистики: я думал, что сжег всё.
С трудом поднявшись на ноги, отбираю у неё фотки:
