вслушивался в тишину. Воздух был на удивление безмолвным, ночь – почти безоблачной. А какие звезды! Вон Орион, у которого ноги запутались в ветвях старого дуба. Вон Сириус и еще тысячи, миллионы, чьих названий он не знал.
– О боже! – прошептал он наконец.
– К-как ты д-думаешь, д-для чего их с-столько? – спросил Брайан после долгого молчания.
– Кого, звезд?
Брайан кивнул.
Вспомнив слова дяди Джеймса о том, что они совершенно бесполезны, Энтони дал соответствующий ответ.
– Но должно же б-быть у них какое-то п-предназначение, – возразил Брайан.
– Почему?
– П-потому, что все д-для чего-то с-создано.
– Я не верю в это.
– Н-ну, допустим, п-пчелы, – с усилием произнес Брайан.
Энтони был потрясен. Они изучали ботанику у старого Бамфейса, рисовали всякие пестики и тычинки. Пчелы – конечно же, они для чего-то существовали. Как жаль, что он не помнил дословно, что говорил дядя Джеймс. Железные что-то природы. Но что железное?
– И г-горы, – старательно артикулировал Брайан. – Если б-бы их н-не было, н-не шел бы д-дождь.
– Ну и для чего, ты думаешь, они существуют? – поинтересовался Энтони, указывая на звезды движением подбородка.
– М-может быть, т-там живут л-люди.
– Разве только на Марсе, – сказал Энтони с непоколебимостью ортодокса.
Наступила тишина. Затем уверенно, будто наконец решившись высказаться, чего бы то ни стоило, Брайан произнес:
– Ин-ногда мне к-кажется, что з-звезды н-наделены ж-живой д-душой. – Он с опаской взглянул на своего собеседника: не собирается ли Вениамин смеяться. Но Энтони, смотрящий на небо, не показывал ни малейшей тени издевки, лишь кивал с серьезным видом в знак согласия. Стыдливая, беззащитная тайна Брайана была в безопасности, не получив оскорбительного удара. Он чувствовал глубокую благодарность, но внезапно какая-то огромная волна поднялась в его душе, словно буран. Его почти душил странный прилив братской любви и (о боже! Если бы это была моя мать!) всепоглощающего сочувствия к бедному Вениамину. В горле застыл комок, на глаза навернулись слезы. Ему захотелось сжать руку Вениамина, но он, вовремя поборов порыв, сдержался.
Тем временем Энтони все еще рассматривал Сириус. «Жива, – повторил он про себя. – Жива». Сириус был похож на сердечко на небе, пульсирующее светом. Тотчас же Энтони припомнился птенец, которого он нашел на прошлых пасхальных каникулах. Он лежал на земле и не мог летать. Мать посмеялась над Энтони, потому что он не захотел поднять птичку. Больших зверей он любил, но по какой-то причине ему становилось страшно, когда нужно было прикоснуться к чему-то маленькому. В конце концов, сделав над собой усилие, Энтони взял птенца в руки, и это маленькое создание теперь показалось сердечком в оперенье, удары которого он ощущал ладонью и пальцами. Там, в вышине, над кронами деревьев, Сириус был другим сердцем. Живым. Но дядя Джеймс, несомненно, стал бы
