предостеречь ее от этого, преподнося все в самых черных перспективах. Он говорит, что сие ей принесет много страданий. Причем не только во время самих родов, но и все те тяготы и риски, кои сопутствуют беременности в течение девяти месяцев. И ведь все, сказанное им, – правда. Но, несмотря на это, когда она узнает о том, что у нее развивается плод, она очень счастлива. И далее, обремененная хлопотами, всего этого страшного она даже не заметит и живет только этой радостью о будущем ребенке и его миром. В этом же прообразе иные подвиги.
К примеру много всякого слышать приходится о мучениях монаха, который подвизался в аскезе. Но сам он этого даже не замечает, ибо для него это такой способ жить во Царствии Небесном при его земной жизни. Чем тяжелее он берет на себя крест, тем больше счастья лежит на противоположной чаше весов. Бог абсолютно велик в радости, а так как нам естественно быть подобными только Ему, то и счастья нам всегда мало. Постоянно хочется большего. Это мотивирует к росту в аскезе, и человек поднимается выше, находя дороги в еще более трудных и опасных реалиях, благодаря чему жизнь торжествует уже и там, открывая новые горизонты для грядущих новых побед. (Кстати, следует заметить, что тут рождается наука аскетического делания, в границах коей оказываются все известные направления научного поиска. Ведь, согласно ей, человек может без вреда для плоти подняться высоко в аскезе, то есть так же как альпинист может покорить даже самые высокие вершины мира, сообразные Голгофе Христовой высоты, чтобы жить и невредимым возвращаться вновь.) В этом же прообразе предстает перед нами сама Голгофа Христова. Божественное счастье Царства Небесного – это перегрузка воспаленного грехом тела, и, чтобы не повредить человеку всей полнотой Божественной радости, Батюшка Небесный пожелал, чтобы человек приобщался к Ней и обладал Ею, той же Ее полнотой абсолютного счастья, не сразу, как это было в Раю, а теперь удобно-постепенно, малыми Частицами, то есть без покушения на ослабшее естество Адама.
С одной стороны, Он предан теми, кого спасал, истязаем ими же. Они же убивают Его самой страшной казнью. Он в Своей радости любить человечество остался недосягаем. И тут перед нами совсем иная сторона Евангелия. Для распинающих Голгофа – это страшные муки, это отверженность от всего общества и вообще все крайности горя. Для Христа же это торжество в радости, в коей соединились абсолютные контрасты. То есть это такой образ бытия во Царствии Небесном. Он заботится о человечестве и молится о нем даже в таких ужасных реалиях Голгофы. Этим Спаситель как бы вписался в Замысел Его Отца, остался насельником Царства Небесного даже в аду, который Он разрушил. Таким Он предстал перед взором древних славян – они видят то, что Он остается счастлив в тяжелейшем подвиге Своем, а не то, как Ему больно и что про Него думают остальные. Это очень важно понимать, когда мы будем рассуждать о вере. Отцы Церкви говорят, что Спаситель должен был принять всю полноту скорби без всяких послаблений. Это так, ибо и Сам Спаситель вопиет Отцу Небесному: «Отче, почто оставил Меня?» –
