как, наверное, ужасно я выгляжу, растёкшаяся лицом по спинке сиденья, лохматая, рот раскрыт, только что слюна не течёт. Классно идти в поход с бывшим – какой он меня только не видел, ему всё равно. И с этой приятной мыслью я снова отрубилась. Как настоящий зомби, я просыпалась, чтобы попить, поесть, выбросить мусор, снова попить – и каждый раз снова проваливалась в глубокий сон без сновидений. Какие только замысловатые позы я ни принимала, как только ни ворочалась, и всё равно отлежала себе левое ухо. Что, собственно, говорит о том, что большую часть времени я спала лицом в проход, чтобы никто не упустил потрясающего зрелища.
Ближе к концу полёта я, тем не менее, начала приходить в себя. Несколько раз экипаж выводил на экраны объявления, касающиеся стыковочных рейсов. Путаясь в паутине сна, я тщетно пыталась понять, насколько мы опаздываем, успеет ли наша команда на стыковочный рейс, и куда бежать, когда самолёт коснётся аэродрома в Цюрихе. Отчаявшись совладать со своими когнитивными способностями, я сфотографировала схему терминалов, где был показан вылет нашего следующего рейса, и толстой линией провела путь от терминала прилёта к терминалу вылета. Опаздывали мы всего на 20 минут, на схеме терминалы казались совсем рядом, мы собрались и решили, что успеем во что бы то ни стало.
Нам повезло, что у нас были самые передние ряды – сразу за бизнес-классом. Едва шасси самолёта коснулись земли, мы были готовы бежать. Я тыкала всем своей нарисованной «картой», и это всех немного успокаивало. Даже иллюзия того, что знаешь, куда бежать, сильно успокаивает. И вот, наконец, мы можем покинуть самолёт. Мы были самые первые. Сначала просто шли быстрым шагом. Я подслеповата – в последнее время всё хуже и хуже вижу в даль – поэтому только кричала детям: «Терминал Д! Вы видите указатели к терминалу Д?!» Мы шли огромными зигзагами вслед за указателями, и, наконец, вышли в основной зал аэропорта. Тут мы поняли, что до терминала Д намного дальше, чем казалось на нарисованной карте. Оставалось семнадцать минут до вылета. Мы пытались не бежать. Пятнадцать. Весь зал позади. Тринадцать. Указатели вниз, и перед нами длинные травалаторы. И вот тут нервы у нас сдали, и мы побежали. Мы бежали, как в последний раз, не отставал даже обычно неторопливый Миха, мы неслись быстрее ветра, вниз, потом снова вверх, вперёд – и чуть не пролетели свой гейт. Быстрее, быстрее, посадочные талоны, где чей? Какая разница! Давай быстрей! Ну же! И вот мы уже идём по трапу, но никак не можем замедлиться, будто всё ещё не всё, и самолёт таки может ещё улететь без нас. Пожилые степенные европейцы смотрят на нас, как на дикарей. Посадка ещё вовсю идёт. И вот мы в самолёте. Теперь моя очередь сидеть с детьми. Я говорю:
– Только я, чур, у окошка!
Миша пытается немного поспорить, но уступает – в конце концов, он сидел у окошка до Цюриха! Наш ряд. Я смотрю на своё место. Буравлю взглядом бывшего.
– Если это шутка, то очень несмешная!
Моё место у окна. Только вместо окна – толстая стена самолёта.
– Боже,
