свой вопрос.
– Истинно ли, – говорю я, – по твоему мнению, учили академики?
Он снова надолго задумался, а потом ответил:
– Истинно ли, не знаю; но – вероятно. Ибо я не вижу, чему более следовать.
– А знаешь ли, что вероятное они называют истиноподобным?
– Да, слыхал.
– И, значит, мнение академиков следует считать истиноподобным?
– Да.
– Прошу же теперь, – говорю я, – слушать внимательно. Если бы кто-нибудь, увидев твоего брата, стал бы утверждать, что он похож на твоего отца, а самого отца твоего не знал бы, – не показался бы он тебе безумным и нелепым?
И после этого он долго молчал, а потом сказал:
– Мне это не кажется несообразностью.
Когда я начал было возражать ему, он воскликнул:
– Прошу тебя, подожди немножко!
Затем, улыбнувшись, продолжил:
– Скажи мне, пожалуйста, ты уже уверен в своей победе?
На это я отвечал:
– Положим, что уверен; но ради этого ты не должен оставлять защиту своего мнения, особенно потому, что это состязание предпринято нами ради твоего упражнения и для сообщения уму гибкости в спорах.
– Да разве я читал академиков, или настолько знаком с науками, во всеоружии которых ты выступаешь против меня?
– Академиков, – заметил я, – не читали и те, кто впервые стали защищать это мнение. А если тебе недостает учености и большого запаса сведений, то все же ум твой не настолько должен быть бессилен, чтобы ты, не предприняв даже попытки возражать, сник от нескольких моих слов и вопросов. Но я начинаю опасаться, как бы Алипий не заступил на твое место скорее, чем я бы того желал. Имея же его своим противником, я буду считать свое положение не в такой степени безопасным.
– О, если бы, – отвечал он, – я был уже побежденным, чтобы услышать, наконец, а еще лучше увидеть вас рассуждающими: более счастливого зрелища мне не может и представиться. Так как вам все это угодно как бы сливать воедино, а не разливать, потому что выпадающее из уст вы ловите стилем и не дозволяете, как говорится, падать на землю, и все это можно будет вам прочитать, то, когда поднесут это к своим глазам те, между которыми ведется речь, наполнит ли это превосходное состязание душу их особой пользой – не знаю, но что наполнит большим удовольствием, – это точно.
– Благодарим, – сказал я. – Но эта неожиданная твоя радость заставила тебя необдуманно сказать, что для тебя не могло бы представиться более счастливого зрелища. А если ты увидишь своего отца, который, после столь долгой жажды, припав с большим, чем кто-либо жаром к философии, станет размышлять и рассуждать с нами об этом? Лично я буду считать себя в этот момент счастливейшим из смертных. А ты, что ты будешь чувствовать при этом?
Тут он прослезился, а когда снова стал в состоянии говорить, подняв руки и глаза к небу, сказал:
– Когда,
