аппаратике, где зрение проверяют. А потом тебя пинком под зад-то и выкидывают. Сначала папу, потом маму, двоюродных-троюродных, соседей… Полпереулка нашего уж нет, стоят дома заколоченные, а собаки с кошками голодные шатаются… Откуда у меня девять кошек-то?
А ведь наркоз третий будет. Каждая операция – чисто парашют, может и не раскрыться. А дальше что? Небо очень черное, земля голубая, а Бога не видно?
Как же мой-то с кошками справится?
– Мам, приехали, говорю! Ты чего выпадаешь?
Смотрю: у подъезда стоим. Таксист наш вышел, дверцу мне открыл, руку подал, вот какой молодец.
Я ему руку жму:
– Передавайте привет братской Уганде.
– Обязательно. А вы Крыму. Обещаете? – Улыбнулся, а зубы такие белые-белые, аж в глазах чего-то защипало.
– Куда ж я денусь-то?
– Смотрите, я проверю! – Пальцем покачал, сел в машину и был таков.
Дочка подставила локоть, я ухватилась, говорю, давай на лавочке посидим, подышу хоть Москвой вашей, а то вдруг потом не увижу. Дочка рядом сидит, руку мне все сжимает. Я из куртки вытаскиваю конверт с пенсией и списком, листочек тяну.
– Я здесь список сделала на всякий… Ты мне, главное, полонез Огинского поставь, а с едой на поминках сама посмотришь…
– Мам, да ты чего? Мам, ну хватит тебе! Хирург первоклассный, анестезиолог свой, проверенный. Нормально все будет, мам. Мам, ну ты как?
А вижу, у нее уже глаза на мокром месте. Разозлилась так на себя, спину выпрямила и отчитываюсь:
– Самочувствие хорошее. Настроение бодрое. Знаешь… я домой когда полечу, можешь опять этого негритенка мне вызвать? Пирожков ему напеку.
Тараканы
Я росла в коммунальной квартире в угрюмой сталинке на окраине нашего недогорода-недокурорта. Трешка: с одной стороны – алкоголик Вася, по слухам, насиловавший свою парализованную сестру, с другой – сумасшедшая старуха Люба, которая то и дело забывала выключать на кухне газ. А посередине мы – обычная неблагополучная семья излета 90-х, в которой люди сходились, встречались, женились и рожали не по любви и не по расчету, а по одной лишь протестной дурости «потому, что могу». Когда мне было два, отец нас бросил (мамина версия) ⁄ его выгнала мать (папина версия). Время от времени они сходились на поле боя в нашей комнате, предъявляя друг другу бесчисленные счеты, а я пряталась за шкафом, заползала под кровать, забиралась на подоконники, чтобы вынудить их искать, чтобы хоть на миг заставить забыть о том, как они ненавидят друг друга, и вспомнить о том единственно общем, что у них действительно когда-либо было, – обо мне, запропастившейся на просторах 17 метров.
По ночам мама ходила с подругой на дискотеки, возвращалась порой не одна. В двадцать пять она застряла с ребенком в чужом городе, да еще и как-то вдруг в чужой стране, где муж загулял с несовершеннолетней помощницей, а соседи гадили в еду. Можно ли ее осуждать? Подожду своих двадцати пяти, пожалуй.
Так вот, по ночам я часто оставалась одна.
Мама уходит, гаснет свет. «Спи, какая тебе разница, здесь я или нет?»
«Мама
