не скрываются ли в лесу олени, не бегают ли под пологом леса кабаны, есть ли там медведи и волки, и вообще, не любят ли лилипуты, подобно европейцам, загонную и иную охоту? Слева от садов, лесов и полей распластался город, похожий на причудливую театральную декорацию.
Но как ни прекрасны были окружающие меня виды, растущая вот уже несколько часов острая физиологическая потребность всё более отвлекала меня, портя настроение и заставляя задумываться о том, как удовлетворить эту насущную потребность. Откровенно говоря, все эти несколько часов мне всё больше не терпелось сходить в туалет, что было едва ли удивительно, учитывая, что я последний раз воспользовался возможностью облегчиться без малого пару дней назад. Я уверен, что мой благосклонный читатель будет снисходителен к моей невольной откровенности, ибо, как я полагаю, ему присуще истинно христианское милосердие. Я держался как мог, но природа давала о себе знать всё сильнее, и стыд что-то сделать сопровождался всё более сильными позывами опорожниться. Наконец позывы превратились в мучительные, почти невыносимые, жестокие приступы.
И наступил моменть, когда моему терпению стал приходить конец. Я не смог удумать ничего лучше, кроме как уединиться в моей затворнической келье, отползти как можно дальше в угол храма, сообразуясь с тем, что мне позволяли цепочти, которыми меня приковали, расстегнуть пуговицы на штанах, и здесь стремительно и необратимо освободиться от переполнявшей меня тяжести.
Читатель может посчитать, что я смакую свою нечистоплотность, но эти обвинения будут явно излишни, учитывая, что подобный факт имел в моей истории неповторимое, но единственное место. Но даже при этих смягчающих обстоятельствах, я всё равно нижайше склоняюсь перед моими читателями и прошу у них снисхождения и пощады. Я уверен, что моим читателя в полной мере свойственно здравое милосердие и непредубеждённое сочувствие, учитывая длительное бедственное положение, в которое угодил мой бедный желудок!
Я учёл свой первый печальный опыт испражнения и с тех пор облегчался только ранним утром, когда, как я полагал, все ещё спали, и делал это, покинув храм и остановившись на максимальном от него расстоянии, насколько мне позволяли надоедливые железные цепочки. Теперь всё было организовано более-менее правильно, и по окончанию испражнения, двое присталенных ко мне для этой цели слуг, тут же грузили зловонные фекальные массы на большие широкие тачки и отвозили их восвояси, стараясь это сделать до начала посещения меня гостями.
Возможно, мне бы не следовало столь долго зацикливаться на предмете, неважном по мнению большинства, а кое для кого и вовсе предосудительном, но я не могу в силу воспитания не объясняться и порадоваться по поводу своей невольной нечистоплотности, учитывая, сколько недоброжелателей сосредоточили своё внимания на этих частных проявлениях, пытаясь подвергнуть осмеянию мою железобетонную чистоплотность.
