увлекательной игрой ума и таланта и с затаенным любопытством – и невольно блуждавшей по лицу едва заметной снисходительной улыбкой – ждал, когда же, наконец, Учитель, поддавшись хорошо известной Алексею слабости, вспомнит о своих любимых героях Древней Евразии.
«Интересно, как он увяжет их с «Историей К.-ского края‑5»?
Масалов «увязал» евразийцев в самом конце доклада – когда говорил о репрессиях в Красной армии:
– Уничтожение некоторого количества сограждан, – профессор здесь сде-лал паузу и тяжело вздохнул, – было делом соблазнительным и даже обязательным для всех деспотов. Без этого, считали они, в государстве падает дисциплина, растет неповиновение, государство начинает гнить и разваливаться, расползается «инакомыслие», а, главное, вызревает опасный соперник. В первую очередь под топор шли самые ненадежные – самые умные и талантливые… Примеров, вам известных, – тьма: эпохи Ивана Грозного, Бориса Годунова, Петра Первого… В 1312 году царевич Узбек, захватив высшую власть в Золотой орде, влиятельных и знатных богатырей и семьдесят царевичей, затеявших с ним спор, без колебаний лишил жизни…
Ровно через сорок минут профессор покинул трибуну. И, сев за стол президиума, тотчас же, зал еще шумел аплодисментами, наклонился к стоявшему перед ним микрофону:
– Предлагаю до перерыва выслушать нескольких выступающим. Слово предоставляется…
В зале были разные – и по возрасту, и по уму, и, главное, по политическим убеждениям люди. Собравшись вместе, чтобы поговорить о двух, может быть, самых сложных (и достаточно затуманенных официальной пропагандой) в истории края года, они, подобно соединившимся электрическим проводам с разными зарядами, не могли не вызвать в зале… ну, если и не вольтову дугу, то по крайней мере искрометное замыкание. А чтобы одержать верх в дискуссии, каждой стороне было важно задать правильный тон разговора, который, как дебют шахматиста, играющего белыми фигурами, во многом определяется первым ходом, то есть первым выступающим.
Кому Масалов позволит открыть дискуссию?
«Ну, конечно же, нашему», не сомневалась та часть публики, которая и душой, и пониманием жизни разделяла главную концепцию пятого сборника. Их представитель уже приготовился ринуться на трибуну с написанными дома и обсужденными в узком кругу дифирамбами профессору и его новой книге.
– Слово предоставляется, – профессор снял очки, золотая оправа сверкнула в зал веселым зайчиком… – Юрию Ивановичу Мрыкину.
«Мрыкину?! – зашевелились первые ряды. – А почему, например, не академику Федорченко? Не секретарю крайкома партии товарищу Бурбе? Почему, наконец, не доценту Линковскому? Дав первое слово местному демократу, известному болтуну и демагогу, профессор, кажется, допустил тактически неверный ход…».
Но Масалов был умнее
