поезде, где пахло гниющим сырым деревом и подземкой, мы пошли гулять. Решив пока не попадаться на глаза деревенским, мы свернули в лес, который вел на левую сторону.
– Вы тоже это заметили? – спросил Андрей.
– Что? – хором выпалили мы втроем.
– Ну, что все… как‐то иначе. Что мы – другие.
Недалеко от нас подала голос кукушка. Под ногами хрустели сухие ветки, кроны деревьев не пропускали солнечные лучи, оттого с каждым шагом становилось прохладнее, несмотря на жару.
– Андрей, как странно слышать от тебя такие философские размышления… – хмыкнула Милена.
– Ты прав, – поддержала его я. – Я чувствую это с самого первого дня. Не то, что вы какие‐то не такие, а то, что мы повзрослели. Я словно отчетливо ощутила, что детство ушло.
– Наверное, мне сложно вырваться из детства, поскольку дома меня ждут маленькие монстры, – вздохнула Милена.
– Я согласна с Гайкой. Все проблемы, которые раньше мной вообще не воспринимались, вдруг обострились. Мне уже не плевать, когда отец пьяный, я больше не испытываю перед ним никакого страха. Не горю желанием лазить по деревьям, делать кукол из мальвы и каждый раз перед сном думаю – а не последнее ли это лето в деревне?
Этот вопрос ударил мне под дых. Ведь и меня он преследовал с тех пор, как я сюда приехала. Только вот взрослеть совсем не хотелось.
– Не могу представить, что однажды мы перестанем видеться, – вздохнул Андрей, покосившись на Милену.
– О, я грежу об этом каждый день! – бросила Милена, но все мы знали, что это неправда.
– Ты ведь собираешься перебраться в столицу. Значит, если не в деревне, то уж в Москве точно будем видеться, – попыталась поддержать Андрея Аня.
Этот разговор вызвал необъяснимую горечь разлуки, хотя впереди нас ждало почти два месяца лета.
– Давайте не будем о грустном! – воскликнула я. – О, кажется, мы вышли к Степкиному дому.
– А вот и он сам… – шепнул Андрей.
Степа и Женька Черный стояли у машины прямо перед железными воротами. Ворота были закрыты, видимо, Степа куда‐то собрался. На створках ворот были нарисованы крупные розовые лилии – их лет десять назад нарисовала Степина бабуля, и дед после ее смерти каждый год подкрашивал бледнеющие цветы.
Степа оперся на колесо ногой, что‐то бурно рассказывая Женьке. У Женьки была говорящая фамилия. С первого взгляда можно было подумать, что он уроженец горных республик, однако такой уж была его кожа – загар к ней лип, как мухи к…
то есть как репейник к одежке! Женька был самым старшим из нас, зимой ему исполнилось девятнадцать, но выглядел он лет на шестнадцать, не больше. Очень щуплый, низкорослый, с кривым после перелома носом и густыми черными волосами. Зато он был самым тихим из всей шайки, лишь изредка мог посмеяться над шуткой. В основном молчал, вслушивался и внимательно изучал нас, отчего иногда мурашки блуждали по коже.
– Вот блин, вы мне пустой пистолет подсунули! – заметила я, прицелившись в сторону Степки.
– Посмотри,
