вызывают у свободного человека агорафобию, «либералы» с удушливой узостью – клаустрофобию.
А позиция Грибоедова, как и Пушкина, – редчайший пример одновременной отстраненности от общества и вовлеченности в его дела, самостоятельного поиска, который в итоге привел к выбору равновесия – любить и Родину, и свободу. «Странною любовью», – написал их брат Лермонтов. (Влияние Грибоедова на Лермонтова было велико. «Маскарад» Лермонтова вдохновлен «Горем от ума».)
…Я думаю даже, что смерти Грибоедова, Пушкина, Лермонтова (миссия в Тегеране, дуэль с Дантесом, дуэль с Мартыновым) – это что-то вроде искупительной жертвы…
Свободная личность не синоним праведника. Как это сочеталось в Грибоедове – сочинять пьесу «против гнусной российской действительности» (слова самого автора) и быть при этом крупным государственным чиновником? Мыслимо ли это – дружить сразу с крамольником Чаадаевым и цепным Булгариным? Написать в юности фрондерскую пародию «Дмитрий Дрянской» (оцените название: так передернуть имя доблестного Донского! Текст этой комедии не сохранился, но сюжет известен: русский профессор Дрянской усыпляет немецких конкурентов своим вяло-бездарным выступлением. Чем не подарок «либералам»?) – и спустя всего лишь несколько лет опубликовать в «Вестнике Европы» «Письмо из Бреста Литовского», составленное едва ли не молчалинским языком: «Неподражаемый государь наш на высочайшей степени славы помнит о ревностных, достойных чиновниках и щедро их награждает». Думаете, тоже пародия? Современники не сомневались, что все на полном серьезе. «Вестник Европы» даже сопроводил это письмо ехидным замечанием: «Из уважения к его чувству мы ничего почти не переправляли ни в стихах, ни в прозе. Впрочем, нельзя читателям требовать от Марсовых детей того, что мы требуем от детей Аполлоновых…»
И кстати: «верноподданническое» это письмо, полное наглых самцовских открытий и действительно вылепленное в стилистике мускулистого наива, уже обнаруживает одновременно и ту присущую «Марсовым детям» лозунговую афористичность, которая потом так широко распахнется в «Горе от ума», и привет от бога солнца Аполлона: «Болтливость пьяного есть признак доброты; / Пииты же, как искони доселе, / Всех более шумели, / Не от вина, нет, – на беду, / Всегда они в чаду…»
Солнце переплавляет противоречия.
А сколь противоречива пьеса Грибоедова! За кого Чацкий? За Державу али за Запад?
Он клянет повадки и традиции хозяев России, чиновников, помещиков, военных и глумится над «патриотками», жаждущими прильнуть к воякам. Перелистываем несколько страниц – и вот, пожалуйста, красноречивый наезд на западничество и вопрошание: кто нас удержит «крепкою вожжой»? Ответ очевиден: патриотическая военщина. Не вояки ли берегут границы от собратьев ненавистного Чацкому «французика из Бордо», которого, мол, напрасно пригрели в московском доме? Такой ответ – мимо, в молоко. Ответа нет.
Выходит, и здесь главное – правда
