костюма неспешно орудовал вилкой и ножом, приканчивая салат из авокадо.
Официант со стаканом красного сока на подносе торжественно и вместе с тем достаточно быстро плыл через зал ресторана.
Оформление заведения вызывало ощущение, что вы попали внутрь огромного круглого сыра. Стены были светло-желтые, бугристые. Они плавно, без углов переходили в желтый потолок, испещренный глубокими как бы промоинами, которые испускали мягкий свет вниз, на немногочисленную состоятельную публику. Вся обслуга, что сновала туда-сюда, хлопотала, окружая гостей вниманием, была одета так же, как и тот официант, что нес на подносе сок, – в униформу мышиной окраски и действовала, как и он – живо, но не создавая при этом суеты.
Звучала приятная негромкая мелодия, нечто из классики джаза – как раз то, что может устроить клиентов дорогого ресторана. Официант с соком продефилировал в конец зала, к двоим посетителям (на одном из них и был тот самый безупречный летний костюм), и учтиво поставил стакан на столик. Спросив: «Еще что-нибудь?» и не получив ответа, он отошел к расположенному в нескольких шагах округлому окну бара, положил книжечку с отрывными счетами на стойку, придвинул к себе калькулятор и погрузился в подсчеты.
Официант некоторое время не оглядывался на покинутый стол, а зря – мог бы не пропустить скандального зрелища.
– Вы хотели томатный сок, – тихо сказал своему визави мужчина в костюме, – пейте. Пейте, Николай Алексеевич, и давайте уже заканчивать разговор. У меня прямой вопрос: я могу считать, что завербовал вас?
В ответ – молчание.
– У меня, честно говоря, осталось мало времени, – продолжал первый размеренным тоном никуда не спешащего человека. – Если вы сейчас не готовы ответить, вот моя визитка, позвоните позже. Обычно мы даем на размышления не больше трех дней. Сегодня двадцать третье июля. Николай, вы здесь? Вы слушаете? Значит – двадцать третье июля две тысячи девятого года. Сосредоточьтесь, прошу вас. Итак, ноль девятый год. Кстати, если не знаете, мэр объявил этот год в Москве Годом равных возможностей, ха-ха. Прошлый – Год семьи – был не вашим годом, прямо скажем: в прошлом году вы как раз развелись. Но сейчас наступило время, которое вы можете сделать вашим. Мы предоставляем вам такую уникальную возможность. Через три дня, двадцать шестого июля, или нет – это будет воскресенье, значит, в понедельник, двадцать седьмого, позвоните по этому телефону, вас соединят со мной, и просто скажите мне «да». Мы еще раз встретимся, обсудим детали. Уверен, вы будете сотрудничать с нашей организацией. Но имейте в виду, чем больше вы тянете с ответом, тем хуже для вас – тем менее выгодные условия вы получите.
В ответ – снова молчание. Правда, на сей раз собеседник серебряного пиджака взял перечницу и хорошенько поперчил принесенный официантом томатный сок.
– Итак, Атапин Николай Алексеевич, так и будем в молчанку играть?
И вдруг, когда после паузы серебристый пиджак с пренебрежением и скукой в голосе произнес: «Ну, каков ваш ответ?», и когда выверенным, благородным движением отправил в рот последний кусочек авокадо, и с чувством собственного достоинства задвигал нижней челюстью, – вот тут над столом внезапно мелькнул поток, некая темная струя, и великолепный костюм оказался безнадежно испорченным. Густо-красные пятна, огромные, мерзкие, обезобразили и пиджак, и сорочку, и атласный галстук.
Владелец костюма, бросив вилку и нож, отпрянул, схватился за салфетку пунцового цвета, что лежала у тарелки, суетливо попытался оттереть пятна, но затем возвратил салфетку на место.
О, сколько выразил этот медленный жест! И досаду по поводу невозможности вернуть одежде прежний вид, и стыд человека, который и представить себя не мог в такой непотребной ситуации, но все же попал в нее, однако главным образом рука выдала уязвленное самолюбие и желание поквитаться.
– Хех, как в кино, когда кого-нибудь убили, – послышался тем временем за столиком другой голос – голос Атапина, к которому адресовался летний пиджак. – Там, говорят, на артистов тоже томатный сок льют.
– Ах ты… тварь! – голос пиджака был по-прежнему очень тих, но звучал уже совсем не так безмятежно, как в момент, когда он спрашивал у своего собеседника: «Каков ваш ответ?».
– Теперь ты тоже… – продолжал как ни в чем не бывало Атапин, – как ты меня назвал? Э-э… депрессивный. Вот, теперь… – Атапин взял со скатерти визитную карточку, – Клепанов Петр Леонидович (прости, я сразу имя не запомнил), вот теперь, – и он еще раз глянул в карточку. – Теперь, менеджер Петя, мы на равных. И можем спокойно поговорить.
Однако насчет спокойной беседы Клепанов имел, похоже, особое мнение. Он вскочил и подался вперед, а многозначительная рука его, сжавшись в кулак, устремилась к лицу Атапина.
Атапин, плотный мужчина чуть старше сорока лет, с темно-русыми волосами, судя по всему, предвидел возможность подобной
