имеются собственные взгляды на жизнь, отличные от моих.
Воробьев. Как же это так, Матвей?
Плахов. В наше время каждый может исповедовать свою религию.
Воробьев. В наше время было иначе.
Плахов. Современные супруги из-за этого не ссорятся.
Воробьев. Понял… Нет, подожди, ничего не понял. Из-за чего же вы тогда ссорились?
Плахов. (Подает ему газету). Вот из-за этого.
Воробьев. Если ты думаешь, что я способен поверить тем нелепостям, что пишут в газетах, то ты ошибаешься.
Плахов. Павел Васильевич, если вы даже усомнитесь в собственных глазах и предпочтете отнести прочитанное на счет игры воображения, или гипноза, или таинственных атмосферных явлений, то и это ничего не изменит. Читайте, вот здесь!
Воробьев. Если ты так настойчив, значит, у тебя уже родилась идея.
Плахов. Вы правы.
Воробьев. Поделись секретом, где в твоем теле помещается инкубатор идей – в мозгах, сердце или печени? Я тоже попробую развить в себе этот орган.
Плахов. Никогда не задумывался над этим.
Воробьев. Для тебя главное – осчастливить новорожденной идеей этот мир. Я понимаю.
Плахов. А что в этом плохого?
Воробьев. Да уж очень твои идеи грандиозны. От них за версту веет сенсацией.
Плахов. Вас это пугает?
Воробьев. Сенсация, Матвей, это палка о двух концах. От нее резко подскакивает не только тираж газеты, но и артериальное давление редактора.
Плахов. Шутки в сторону, Павел Васильевич.
Воробьев. По-моему глубокому убеждению, ты опоздал родиться лет этак на пару тысяч. Я это понял сразу, когда ты только пришел ко мне в газету. Зеленый еще совсем был, а все такой же… Неукротимый!
Плахов. Есть такой грех.
Воробьев. Признайся, что в современном городе с его узкими улочками, домами-муравейниками и мелкими человеческими страстями тебе несколько неуютно. Ведь так?
Плахов. Признаюсь. Поэтому я предпочитаю быть там, где крышей мне служит небо, а четыре стены заменяют леса, поля, горы и реки… Вот только Мария к этому никак не может привыкнуть.
Воробьев. Все дело в том, что у тебя мягкое, как воск, имя Матвей. Оно располагает к уюту. Тебе больше подошло бы звенящее сталью Гай, Марк или любое другое из той же славной древнеримской когорты. Я так и вижу, как ты заявляешь: «Дикси!» – «Я сказал!», а воздух содрогается от восторженных криков бряцающих мечами центурий.
Плахов. К сожалению, когда меня нарекали Матвеем, родители этого не учли. Теперь уже поздно что-либо менять. Читайте!
Воробьев. (Читает вслух). «…чемпион мира среди профессионалов в полутяжелом весе россиянин Виктор Балуев». Ну, и что?
Плахов. Вам знакомо учение Ницше о воле к власти? Или само это имя вызывает в вас трепет?
Воробьев. С некоторых пор во мне не вызывает трепет ничье имя.
Плахов. Тем лучше. Так вот, согласно этому учению, в человеке изначально сильно желание превосходства над другими
