ла она, хотя, кроме Эриха, к ней некому было входить. Эрих купил и привинтил задвижку – маленькую, как мебельный шпингалет. Он знал, что рано или поздно придется ее вышибать. Теперь это время пришло.
Эрих ударил плечом, дверь распахнулась, ушко задвижки отлетело.
Он подобрал его и шурупы, сунул в карман.
Посмотрел на мать.
Она лежала с открытыми глазами и открытым ртом, руки вдоль тела.
– Мама? – спросил Эрих.
Но она и живая не сразу отвечала, а теперь тем более.
Он постоял и пошел в кухню. Позвонил отцу.
– Привет, такое дело, мама умерла, – сказал он.
– Ах ты, господи, – сказал отец и начал всхлипывать.
Эрих слушал и смотрел на часы. Ему на дежурство к десяти, сейчас без пяти девять.
– Мне на смену к десяти, – сказал он. – А уже почти девять. Давай приходи.
– Какая смена? – спросил отец. – У тебя мать умерла.
От этого напоминания он опять заплакал.
– За прогул уволят, – сказал Эрих. – У нас хоть сам умри, а приходи. Строго.
– Ладно, сейчас буду. Дождись, а то уйдешь, будет она одна лежать там.
– По-любому дождусь, у тебя ключей нет, – сказал Эрих.
Он пошел на балкон, где у него был шкафчик с инструментами и всякой мелочью, положил туда ушко и шурупы.
Вернулся в комнату матери. Огляделся – искал полотенце или чистую тряпку. Но в комнате не было ничего чистого, комната была очень грязной. Мать не убиралась лет пятнадцать, если не больше. Только иногда мела веником в центре, где ковер. На ковре видна протоптанная дорожка от двери к кровати.
Эрих пошел в ванную, где на полке хранились чистые полотенца. Полка была высокой, чтобы не достала мать. А то возьмет полотенце, унесет в свою комнату, и там оно пропадет. Там все пропадает. Так было бы, теперь не будет, ведь она умерла. Можно будет перевесить полку. И переделать многое другое. Заняться ремонтом в ее комнате. Всему свое время. Соседи купили собаку, бульдога. Щенка. Тот грыз плинтуса, углы, сдирал зубами обои, не слушался окриков, не действовало битье. Перестал сам, когда подрос, тогда соседи и сделали ремонт.
Эрих взял полотенце, пошел в комнату. Через полотенце приложил ладонь к глазам матери и провел вниз, чтобы веки закрылись. Подержал так, убрал руку. Теперь глаза были закрыты. Надо закрыть рот. Эрих сквозь полотенце взялся за подбородок, двинул его вверх. Подержал, отпустил. Рот медленно приоткрылся, но уже меньше. Эрих повторил, держал долго. Отпустил. Рот опять приоткрылся. Эрих обвязал голову полотенцем. Выглядело так, будто у матери болят зубы или голова.
Пришел отец. Плакал и всхлипывал.
– Эх, Юрик, – еле выговорил. – Как мы теперь?
Всегда называл сына не Эрих, а Юрик. Не любил имени, которое дала мать в честь любимого писателя Ремарка. Когда у меня фамилия Маркова, а я Мария, само просится, объясняла она тогда, когда еще объясняла свои действия. Потом перестала, считая правильным все, что делает, и неправильным все, что делают другие. Отец устал от этого и ушел из семьи. Очень давно, Эрих был тогда маленьким. Потом узнал, что у отца заранее была припасена одинокая женщина на той же улице, через четыре дома. Жили они плохо, со скандалами. Мирились, когда вместе выпивали. Но с похмелья ссорились еще сильнее. Потом она умерла.
Отец называет Эриха Юриком, а Эрих его – никак. В словах «папа, отец» что-то родное, а Эрих ничего родного не чувствует в этом человеке.
Они стояли над матерью. Отец перестал плакать. Будто стеснялся нарушить тишину смерти. Спросил:
– Не закрывается без полотенца?
– Нет.
– Нехорошо смотрится.
– А как еще?
– Ну, пусть. Все свои, ничего.
– Ты давай тут, а мне пора, – сказал Эрих.
– Что давать-то? Я не знаю, что делать. В полицию надо звонить, нет? В скорую? Или куда? В похоронную службу тоже. Или как?
– Набери в телефоне: что делать, когда умер человек, – посоветовал Эрих.
– Ладно. Когда придешь?
– После десяти.
– Смотри, я на ночь тут не останусь. Эх, Маша, Маша, вот ты не вовремя. Мне в поликлинику завтра. Хоронить послезавтра будем? На третий день положено. А можно в кремацию. У меня соседку снизу недавно там сожгли. Дочь жаловалась – очередь, неделю ждали. Но, говорит, дешевле. И насчет кладбища проще. Ячейки, как камеры хранения, маленькие. Сунул, цветок воткнул, и все.
– Нормально будем хоронить. На третий день.
