с исследователями, которые указывают на то, что сколько-нибудь полно понять флорентийца без учета остальных его работ невозможно[64]. Другое дело, насколько далеко можно пойти по этому пути. Дело в том, что здесь есть обратная сторона. В настоящее время вошло в практику дополнять и комментировать те или иные высказывания этой книги ссылками на другие работы, в первую очередь «Рассуждения». Временами это бывает правомерно. Однако не следует все же считать, что один труд («Государь») является только лишь частью другого («Рассуждения»)[65]. Они писались в разное время, с разными задачами и для разной аудитории. В целом можно поддержать точку зрения, что неправы те, кто считает, будто «Государь» и «Рассуждения» являются гармоничными частями единой и взаимосвязанной политической философии[66]. Выделим также и то, что исследователи обращали внимание на расхождения в терминологии в двух самых известных политических произведениях Макиавелли[67].
В России у произведений Макиавелли своя история, прекрасно изложенная М. А. Юсимом[68]. До революции к автору «Государя» относились весьма негативно. Ситуация изменилась в советское время. У нашей тогдашней науки было особое мнение: термин «макиавеллизм» в его общепринятом понимании возник из ложно понятого учения и неверно истолкованных идей знаменитого флорентийца. Причем эта точка зрения доминировала весь период изучения творчества Макиавелли в СССР[69]. Формально секрет был прост: флорентиец, по мнению советских марксистов, «с редким мужеством и научной точностью изобразил в запоминающихся максимах приемы политической борьбы в классовом антагонистическом обществе…»[70] На деле причина столь доброго отношения к Никколо была проста: его высоко ценили классики марксизма.[71]
Особый вопрос – терминология, которая используется автором этих комментариев. Скажем, говоря о Макиавелли, я периодически прибегаю к слову «флорентиец». Надо сказать, что это делается в целях главным образом лексического разнообразия. Намека на состояние Италии в ту эпоху здесь нет, хотя использование данного понятия даже с этой точки зрения полностью оправдано. В целом же я придерживаюсь мнения, что терминологические новации в комментариях данного рода были бы неоправданными, так что в этой области читателю не следует ожидать неожиданностей и скрытых подвохов.
И, наконец, по поводу переводов «Государя» или «Князя» на русский. Их много и все они по-своему хороши. Отмечу, что переводчики пытались не засушить книгу в тонкостях терминологии, сделать ее доступной широкой публике. Однако в результате временами пропадает понятийная полифония Макиавелли, а некоторые отрывки оказались искажены в переводах. Впрочем, это же замечание относится и к другим заграничным переводам флорентийца, в том числе английским.
Скорее всего, такая вольность в подходе к переводам оказалась
Whitfield J.H. On Machiavelli’s use of
Довольно распространенное мнение. См., например, Mantilla Pineda B. Maquiavélo o el iniciador de la ciencia politica moderna // Revista de estudios politicos. 1967. Vol. 151. P. 5–21
Baron H. Op. cit. P. 228; Hexter J.H.
Hexter J.H. Op. cit. P. 133
Юсим М.А. Макиавелли в России: мораль и политика на протяжении пяти столетий. М.: ИВИ РАН, 1998
См., например, Дурденевский В.Н. Макиавелли и государственная наука // «Советское право», 1927, № 3. С. 83–84
Политические учения: история и современность. Домарксистская политическая мысль. М., 1976. С. 230
Маркс К., Энгельс Ф. Соч. Т. 3. С. 314, 319
