стрелки могут отступать и отступать, и под жалящей тучей тяжёлая пехота рано или поздно остановится, сломается, повернёт или, того лучше, рассыплется.
Серебряные Латы не останавливались, не поворачивали и уж тем более не рассыпались. Шагали и шагали мерным своим шагом, каким умели покрывать лигу за лигой, в полном вооружении, пока их «лёгкие» противники не выдыхались в своём беге. Или пока у них не кончались стрелы с дротиками. Или пока им в бок или в спину не ударял резервный легион.
Но здесь не было резервных легионов, и отступлению эльфов ничто помешать не могло. Император, правда, надеялся, что колчаны у тех опустеют. Призванные на битву Орлом и Драконом не испытывали ни голода, ни жажды, но кто знает, распространяется ли это и на неисчерпаемость боевого припаса?
А потом кто-то осторожно так постучал в двери его сознания.
Глянули в упор миндалевидные глаза на заострённом, хищном, но и прекрасном лице.
Шевельнулись тонкие губы, дрогнул меж ними розовый язычок.
«Умри», – отчётливо разобрал Император.
Смерть обычно является с холодом. Холодна раскрытая могила. Холоден остывший труп. Жизнь – это тепло; не-жизнь – лёд. Однако эльфийская колдунья слала не хлад, но жар.
Жар висящего в зените солнца, что убивает всё живое в песчаных пустынях.
Полыхание погребального костра, очищающего кости от плоти.
Кровь вскипает и испаряется. Жилы лопаются, глаза вздуваются и вытекают парой чудовищных и последних слёз. Жизнь разлетается, подобно золе, раздуваемой ветром. Жизненная сила вспыхивает и сгорает, не оставляя даже пепла.
«Улетай! – скомандовала эльфийка. – Улетай, гори, сгорай, ты свободна!..»
«Я тебе покажу “свободна”», – строго подумал Император.
От костяной перчатки рванулся спасительный холод. Жгучий мороз, словно в зимнюю полночь, растёкся по жилам, сковывая разбушевавшуюся кровь.
Владыке Мельина почудилось, что на пальцах с треском лопается вдруг наросший там ледок – нет, показалось, показалось…
Холодная стена его собственной воли теснила пришелицу, и вся её огненная сила не способна была растопить ледяную броню Императора.
Ах, ну да, конечно же – ведь там, в «настоящем» мире, он умер. И жив лишь милостью Учителя Ракота…
«Нет, – упрямо сказал он огненной смерти, – всё не так. Я жив, но не в твоей власти. Холод – это блаженная прохлада тени. Катящихся речных струй. Родниковой воды на потрескавшихся губах. Морозец и лёгкий снежок зимних забав, беззаботный смех и шелест коньков по речному льду. Мир и покой дремлющего под белым покрывалом леса, уснувшего до весны, уснувшего, но отнюдь не умершего».
…Ледяной щит принял на себя удар огнистой стихии. Языки пламени лизнули поверхность, но расплавить не смогли, поспешно отдёрнулись, словно в ужасе. Лицо эльфийской колдуньи исказила ярость, и та исчезла.
Ледяные когти впивались Императору
