словно точно знала, о чем я думаю.
– Я вижу, вы закончили осматривать тела. Артемизия, расскажи мне о своих заключениях.
Я посмотрела вниз.
– Он умер от лихорадки.
– Да?
– На его теле нет никаких следов, указывающих на смерть от травм или насильственных действий.
Я чувствовала, как другие девушки смотрят на меня, некоторые склоняются друг к другу, чтобы обменяться замечаниями. Я могла догадаться, что они говорят. Они обсуждали мое каменное, неулыбчивое выражение лица, мой ровный безэмоциональный голос.
Мало кто знал, что альтернатива была не лучше. Однажды я уже пробовала улыбнуться в зеркало, и результат оказался крайне плачевным.
– И? – спросила сестра Айрис, бросив на послушниц взгляд, который сразу же заставил их замолчать.
– Он молод, – продолжила я. – Вряд ли он пережил пароксизм сердца. Он был бы худее, если бы умер от истощающей болезни или дизентерии. Его язык и ногти не обесцвечены, так что отравление маловероятно. Но в его глазах есть лопнувшие вены, а железы опухли, что указывает на лихорадку.
– Очень хорошо. А что насчет состояния его души?
Шепот возобновился. Сестра Айрис резко развернулась.
– Маргарита, не хочешь ли ты ответить?
Щеки Маргариты запылали красным. Она была не такой бледной, как я, но ее светлая кожа могла демонстрировать впечатляющее разнообразие цветов – как правило, оттенки розового, но иногда и яркий багровый румянец, и интересный зеленоватый оттенок, когда то, что я ей говорила, вызывало у нее приступ тошноты.
– Не могли бы вы повторить вопрос, сестра Айрис?
– В какой дух превратилась бы душа этого человека, – отрывисто произнесла сестра Айрис, – если бы Сестры не очистили ее до того, как она поддалась разложению?
– В тень, – промолвила Маргарита. – Большинство душ превращаются в духов Первого Порядка, независимо от того, как они умерли. Если она не стала бы тенью, то…
Девушка бросила панический взгляд на Франсин, но та избегала встречаться с ней взглядом. Она тоже не слушала.
В келейной я жила с Маргаритой в одной комнате, настолько тесной, что наши жесткие, узкие койки почти соприкасались. Каждый вечер перед сном она осеняла себя знамением «против зла» и все время многозначительно на меня посматривала. По правде говоря, я не винила ее. В основном мне было ее жаль. Будь на моем месте кто-то другой, я уверена, что тоже не захотела бы жить с ней в одной комнате.
В последнее время мне было жаль ее еще больше, чем обычно: я не думала, что она пройдет аттестацию. Не могла представить, что она станет монахиней, и не менее трудно мне было вообразить ее в качестве сестры-мирянки, несущей на себе бесконечное бремя монастырской стирки, готовки, садоводства и ремонта. Но если бы она не справилась, то ей остались бы лишь эти два варианта. Госпожа даровала ей Зрение, а это означало жизнь, посвященную
