и образ мертвого, не забывшего любовь к живому. Пушкин развивал оба этих аспекта любви после смерти, требовавшей сохранения живого чувства по обе стороны границы миров.
Первый аспект – сохранения любви со стороны живого к мертвому – был особенно драматично выражен Пушкиным в автобиографическом стихотворении «Под небом голубым страны своей родной», написанном в 1826 г. после получения им вести о смерти в Италии своей одесской возлюбленной Амалии Ризнич:
Под небом голубым страны своей родной
Она томилась, увядала…
Увяла наконец, и верно надо мной
Младая тень уже летала;
Но недоступная черта меж нами есть.
Напрасно чувство возбуждал я:
Из равнодушных уст я слышал смерти весть,
И равнодушно ей внимал я.
Так вот кого любил я пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Где муки, где любовь? Увы! в душе моей
Для бедной, легковерной тени,
Для сладкой памяти невозвратимых дней
Не нахожу ни слез, ни пени. (II, 141)
Здесь описывается реальное душевное переживание: Пушкин узнает, что его возлюбленная оставила жизнь и… остается равнодушен к этой вести. По словам В. С. Непомнящего, это странное стихотворение – не столько отклик на весть о смерти возлюбленной, сколько отклик на свое равнодушие к этой вести, а стало быть, и к своей умершей возлюбленной [3, 149]. Пушкин словно потрясен тем, что он сам собственной душой подтвердил ту сентенцию, что ранее изрек в «Евгении Онегине»: «Так, равнодушное забвенье за гробом ожидает нас». Это стихотворение – бурная эмоциональная рефлексия над тем, что он оказался бесчувственным к той, кого при жизни
любил […] пламенной душой
С таким тяжелым напряженьем,
С такою нежною, томительной тоской,
С таким безумством и мученьем!
Куда все это делось:
Где муки, где любовь?
Разве любовь не должна была связать поэта навеки с возлюбленной, разве не должна была сделать так, что герой не только ее не забудет, но и сойдет вослед за ней в скорбную обитель и, подобно Орфею, силою мечтанья своего попробует ее воскресить? В этом стихотворении Пушкин говорит о том, что между ним и «младой тенью», которую он не почувствовал, есть «недоступная черта». Если следовать размышлениям автора о ничтожестве, то можно подумать, что данная недоступная черта является объективно существующей, не позволяющей ничего взять отсюда туда, что она полностью разрывает общение двух миров. И если эта граница, недоступная черта объективна, то в таком случае ничего не зависит от человека и его чувств; за гробом господствует ничтожество, а если так, то ничтожна и сама здешняя жизнь. Но если исходить не из рассудка, а из поэтического ума, то можно увидеть, что черта эта не объективна, а субъективна, что она на самом деле
