и надрывно закашлявшего, накрыло стазисом. – Мне еще убеждать командующего армией, министерство обороны и лично ее величество в том, что вы, Данзан Оюнович, безопаснее и полезнее здесь, а не в подвалах Зеленого крыла, начальник которого был бы счастлив вас там видеть. И мне хочется быть уверенным, что я не совершаю ошибку и вы не ударите нам в спину.
Черныш с высокомерным видом сложил руки на груди.
– Он бы ударил, – Алмаз Григорьевич, щурясь, постучал посохом по грязи. – Но я знаю, как убедить его это не делать.
К краю щита подошел командир подразделения, и Александр направился к нему, бросив собеседникам:
– Секунду, нужно объяснить, что происходит.
– Крепко-то тебя связало, Данзан, – Старов, проводив ученика взглядом, с удовлетворением осмотрел старого друга.
– Снять эту дрянь сможешь или просто болтал тогда, чтобы меня обнаружить? – осведомился Черныш невозмутимо.
– Болтал, конечно, – хмыкнул Алмаз. – Но плетение я вижу, это уже хорошо, – он, шлепая сапогами по мокрой земле, подошел ближе, подцепил несколько темных узлов в ауре, и покачал головой, разглядев, что нити проклятья спеленали горло, прошили позвоночник, оплели нервы по всему телу. – Сейчас, конечно, не сниму, разбираться надо. Но состояние твое на время облегчу. Пить сможешь, если осторожно, душ принимать тоже, а от рек-озер все равно придется держаться подальше. Но клятву, Данзан, завяжем на твое проклятье. Дернешься в сторону – кровью своей захлебнешься.
– Добренький, светлый человек Алмаз, – засмеялся Черныш, оглядываясь на что-то объясняющего командиру Свидерского. Солдаты постепенно расходились. – Твои ученики хоть понимают, что ты мог бы легко оказаться на моем месте? И их за собой утянуть?
Алмаз пробежался пальцами у шеи, дернул еще за одно плетение – и про́клятый закашлялся.
– Угу, угу… понятно… Ты на моих учеников не смотри, Данзан. – Старов разглядывал темную сеть с тем же азартом исследователя, с которым сам Черныш недавно сканировал Макроута. – Что им нужно, они знают. Своих заводить стоило, я давно тебе твердил. Может, и человечности бы побольше сохранил.
– Уж молчал бы, – поморщился Данзан Оюнович. – Я многое могу твоим ученикам про твою человечность рассказать. Просто я всегда больше с живым работал, а ты с механизмами и амулетами, вот и вся разница.
Алмаз отступил и глянул старому другу в глаза.
– Разница в том, – сказал он серьезно, – что ты не любишь никого и ничего, кроме себя, Данзан. А я люблю и их, и то, что я делаю, и этот мир. И даже ты мне дорог, хотя наработал уже на смертную казнь. Берманское бешенство, взрывы… Но не хочу твоей смерти. Слишком мало осталось нас…
– Стареешь. Сентиментальным стал, – издевательски отчеканил Черныш.
– …однако я убью тебя, не задумываясь, если мне просто покажется, что ты кому-то угрожаешь. Клятвой не ограничусь. Вплету в твою сигналку сердечную нить, и
