хороший кусок вологодского сливочного масла, на этот самый хлеб намазанный.
Дальнейшее чтение лишь усугубило первое впечатление: вполне себе симпатичный текст, не без изящества выделанная бродилка-квест в жанре средневекового магического реализма, вошедшего в моду с легкой руки Умберто Эко. В США после выхода английского перевода «Лавра» Водолазкина назвали «русским Гарсиа Маркесом». Сравнение, на мой взгляд, несколько притянутое за уши. А вот с автором «Имени розы» и особенно «Баудолино» Евгений Германович у меня очень даже ассоциируется.
Помимо вышесказанного, данное произведение – еще и очередная попытка поэтической мифологизации и философского переосмысления отечественной культуры и истории в общемировом контексте. Попытка достаточно удачная и убедительная, чтобы вспомнить, допустим, роман «Укус ангела» Павла Крусанова.
Словом, все предпосылки для того, чтобы книга Водолазкина состоялась как литературное событие, налицо. Однако что-то на протяжении всего чтения царапало, сбоило, не давало расслабиться и получить удовольствие. Какая-то не вполне чистая нота – неуловимый диссонанс. Было ощущение, что автор – как бы это сказать? – немного туговат на ухо и рядом с оригинальной, свежей мыслью или образом у него нередко обнаруживался штамп или, того хуже, наобум притянутая, ничем не обусловленная цитата из того или иного классика или современника.
В одном из эпизодов книги главного героя – врача (от слова «врати») и по совместительству будущего русского святого по имени Арсений «охватил особый утренний ужас», и он (разумеется, герой, а не его ужас) «напитал себя сном до бесчувствия». Хорошо ведь, правда? Однако почти тотчас же автор спешит уведомить читателя, что «сон струился по жилам Арсения и стучал в его сердце». Не иначе пепел Клааса человеку снился или же сам Шарль де Костер его сон оберегал.
Писатель не скупится на тонкие, умные наблюдения над повседневной жизнью. Некоторые фразы так и хотелось выписать в маленькую книжечку наподобие цитатника Мао Цзэдуна: «в болезни плоть теряет свою греховность… Становится ясно, что она – всего лишь оболочка. Ее не приходится стесняться». Однако рядом с такими вот удачными находками он нередко подвешивает многозначительные, но маловразумительные красивости вроде такой: «события не всегда протекают во времени… порой они протекают сами по себе, вынутые из времени».
Автор честно предупредил читателя, что никакого погружения в прошлое не будет, определив жанр своего повествования как «неисторический роман». Он ни на минуту не дает забыть про здесь и сейчас, буквально выдергивая нас из контекста описываемых им событий: «Он был убежден, что правил личной гигиены следует придерживаться и в Средневековье» (речь идет, заметьте, о средневековом целителе-травнике – спасибо хоть антибиотики не выписывает и на УЗИ не направляет). Знахарь этот, дед главного героя Христофор – тот еще затейник. Стоит только читателю расслабиться, убаюканному его
