мама моя умерла, а отца никто не видел. Я принимал это как данность, как многие люди принимают свои веснушки или торчащие уши: есть они – и пусть будут. Конечно, меня из-за этого дразнили, как других дразнят из-за тех же веснушек или ушей, но я просто старался не играть с особо задиристыми мальчиками. Правда, темы моей мамы никто и никогда не касался, потому что бабушку и дедушку все в округе уважали и сочувствовали горю, случившемуся с их младшей дочерью, зато по поводу моего отца и взрослые, и дети не стеснялись в выражениях. Естественно, никто не верил, что он футболист, а версий насчёт того, кто он, было предостаточно. Однако, какую бы профессию, национальность и уровень образования взрослые ему ни приписывали, он неизменно оставался «кобелём» и «подонком».
Мальчики, с которыми я играл, почти все имели отцов, но не все могли ими похвастаться. У Кристиано папаша был свирепый, как дикий кабан, и нещадно бил всех своих шестерых детей за малейшую провинность. У Пьерлуиджи отец пил, и частенько можно было видеть его мертвецки пьяным в какой-нибудь канаве. У Джованни так вообще родители не разговаривали друг с другом второй год и использовали сына как средство связи: «Джованни, скажи своей матери….» или «Джованни, передай своему отцу…». Несмотря на это, у нас считалось, что иметь плохих отцов лучше, чем не иметь вообще. В душе я не был согласен с таким утверждением, но сейчас, в одинокой келье на мокрой от слёз подушке, вся зловещность слова «сирота» вдруг открылась мне.
Рыдания душили меня, мне хотелось покончить со своей никчёмной жизнью, но я не знал как. Я пытался успокоить себя воспоминаниями о Джанлуке Менотти, но его образ лишь усугублял положение, потому что о таком отце можно было только мечтать, а мой собственный папаша играл себе за «фиалок» и, наверняка, даже не подозревал о моём существовании. Под утро, измучившись от слёз, насморка и жалости к себе, я твёрдо пообещал придумать, как можно дать отцу знать о себе, и, успокоенный этими планами, уснул.
На завтрак я пришёл самым первым. Несмотря на то, что уснул я лишь под утро, едва в коридоре заиграла бодрая музыка, я вскочил, как солдат по тревоге, и моментально оделся. Мне хотелось себя чем-то занять, чтобы избавиться от мыслей о сиротстве.
Столовая находилась в соседнем корпусе, соединённом с главным тёплым переходом. Семь столов на четыре персоны располагались в одном конце зала, и два стола на восемь персон – в другом. Столовая мне понравилась: небольшая и уютная, с красивыми розовыми шторами на окнах. Молодая официантка заканчивала накрывать столы. Увидев меня, она улыбнулась и спросила:
– Новенький?
Я кивнул, обрадовавшись этому нечаянному знакомству.
– Вот здесь едят дети, – девушка указала рукой на семь маленьких столов. – Садись, можешь завтракать.
Я поблагодарил её и уселся за крайний столик возле окна. Четыре тарелки с пышным омлетом, четыре бутерброда
