лбом к прохладной стене, пытаюсь выровнять дыхание.
– Ты живой? – рядом раздается женский голос.
– Да. Все нормально, – отвечаю я, не поворачиваясь. Не хочу лишних вопросов.
– Ты с арены вышел? Все было так плохо? – спрашивает она.
– Нет. Это было слишком… – я пытаюсь подобрать правильное слово для того, чему стал свидетелем, – не знаю.
– Просто «слишком» тоже подойдет.
– Ты тоже видела ее выступление? – уточняю я, стоя с опущенной головой.
– Чье именно?
– Кажется, ее зовут Диана.
– А, да, видела. Так сказать, из первого ряда.
Меня смущает ироничный тон собеседницы, и я оборачиваюсь.
Твою ж…
Передо мной стоит девушка, чьё выступление вскрыло мои давно зажившие раны. Она всколыхнула во мне те чувства, которые я похоронил вместе с родителями. Я не позволял себе их оплакать, не предавался скорби. А что она? Эта девушка только что посвятила целое выступление умершему брату и плакала по нему так, будто его не стало только вчера. Меня восхищает её честность перед зрителем. Я так не умею.
Она даже не переоделась, только сняла перчатки, сменила коньки на кеды, накинула на плечи спортивную куртку и распустила волосы, достающие ей до плеч. В ее глазах по-прежнему печаль, но уже не такая явная. Люди умеют запрятать ее подальше, чтобы другие не догадались, что их боль на самом деле никогда не затихает.
– Ты журналист или спортивный фотограф? – интересуется она, заметив фотоаппарат, по-прежнему висящий у меня на груди.
– Я просто зритель, – меня удивляет собственный дрожащий голос.
– Много фигуристок наснимал? – не без осуждения спрашивает она. Мне становится неприятно, словно меня уличили в чем-то плохом.
– На самом деле, нет. – Не могу же я прямо сказать, что сфотографировал только ее. – И думаю, нужно удалить то, что все-таки снял.
– Почему?
– Это было нечто сокровенное и очень личное. Такое нельзя фотографировать без разрешения. Я просто ничего не знал, – уверен, что ей мои объяснения даром не нужны, но все равно непроизвольно оправдываюсь.
– Покажешь? – она кивает на камеру в моих руках. Сам не заметил, когда снял его с шеи.
– Я… даже не знаю.
Что если она снова расплачется, когда увидит эти кадры? Мне не хочется расстраивать ее еще больше.
– Я так понимаю, там мои фотографии? – вопреки ожиданиям в ее голосе звучит не обвинение, а сухая констатация фактов.
– Извини. Я все удалю.
– Не надо ничего удалять. Просто покажи, что получилось, – она подходит ближе и встает так, чтобы видеть экран.
Вопреки желанию сбежать куда подальше отсюда, я нажимаю на кнопку просмотра изображений. Мне и самому интересно, что из этого вышло.
Если отбросить нахлынувшие чувства, то фото вышли чертовски идеальными. Не такими, какими я представлял
