держать ладонь у козырька блестящего ярко-красного мотоциклетного шлема. Забытая впопыхах фуражка лежала в коляске верного железного коня.
Как мы говорили, полковник Свириденко был командиром добродушным и справедливым. После построения сменивший головной убор майор, цвет лица которого теперь напоминал его легендарный шлем, прибыл к командиру для разбирательства, но должной строгости мероприятия помешал нет-нет да и пробивающий у командира смех. В заключение нотации полковник приказал Нефедову прибывать утром в часть не позднее, чем за 30 минут до построения. Во избежание, как говорится. А среди сослуживцев за майором прочно закрепилось прозвище «мотоциклист».
Перестарался
– Всему-то вас, молодых, учить надо! – когда Артемьич в настроении, он не говорит, а вещает. И в словах его усомниться невозможно, настолько тон весом и убедителен. – На строгих командиров любите пожаловаться, а того не понимаете, что к руководству подход нужен особый. Не знаете небось, что одна из главных заповедей военнослужащего гласит: «Вспотел – покажись начальству!» Можешь вкалывать до посинения, своими руками разобрать до винтика аварийный танк и вновь собрать, но уже исправный, как часы натурального швейцарца. Уж конечно, командиру об этом доложат. Но эффекту нужного не будет. Ну кивнет, ну молодцом назовет. И забудет через минуту.
А вот в его присутствии хоть единственный гвоздь забей, хоть маленькую гайку закрути – так, чтоб видел начальник, чтоб проникся – и станешь лучшим на долгое время.
Старший мичман Полтарак Николай Артемьевич, уважительно называемый товарищами-сослуживцами Артемьичем, разменял уже двадцать пятый календарь. Седой ежик на голове, массивная, но не расплывшаяся фигура, не новая, но чистая и отглаженная форма. Давно потерял счет сменяющим друг друга командирам, встретил, воспитал и проводил на заслуженный дембель срочников числом с население среднего российского городка, без запинки и с любого конца мог рассказать наизусть свои обязанности, и прямые, и функциональные. А потому слыл (и был) большим знатоком военной службы. Причем знатоком стороны не журнально-глянцевой, а самой что ни на есть портяночно-изнаночной.
Сделав солидную «годковскую» паузу, Артемьичу убедился, что присутствующий в курилке «молодняк», мичмана и контракники, слушает внимательно и ждет продолжения. Выпустив для пущей убедительности клуб ароматного кэптэнблэковского дыма (Артемьич сигарет не признавал, пребывая в уверенности, что настоящий моряк должен травить себя красиво, трубкой), продолжил:
– Пришел я в часть зеленым мичманком, навроде вон Сашки Рыбкина, после школы техников. А у связистов наших старшиной роты в то время был Гречков Иван Петрович, старший мичман, на флоте прослуживший больше, чем я тогда на свете прожил. И все наш командир его в пример ставил: вот он, мол, работник, для блага части себя не жалеет. Я сперва-то не соображал, все понять не мог: как так, мы-то
