в общем.
– А еще тут…
Он не успел спросить про «…сково» со второго снимка – в ухо заквакали сигналы отбоя. Пип-пип-пип. И ладно.
Кутузова десять…
Вот и спросим, откуда и почему, и когда… Именно, что когда… Вадим потер колючий подбородок. Будут ли с небритым разговаривать?
Ему вдруг подумалось, что все это самообман, все эти числа непонятные, все эти люди, все эти фальшивые эмоции, заставляющие пролетать коридоры на повышенной скорости и биться плечами об углы. Разве это кого-нибудь спасало? Разве это может кого-нибудь воскресить? Ведь нет. Наверное.
Получается что? Предательство?
Он обнаружил себя напротив зеркала в ванной комнате с запененной нижней половиной лица и невесело ухмыльнулся.
Значит, решил уже.
Ты прости меня, Алька, я просто хочу разобраться.
Он брился долго, отрешенно, механически, скреб одну щеку, скреб другую, равнял виски, споласкивал станок и водил им по шее.
Глаза были мертвые, тухлые, как стоячая вода.
Потом он разделся и залез под душ. Вода зашумела, зашептала, потекла по щекам, по затылку, по плечам. Вода помнила, как здесь, здесь… Он помнил… Алькины руки, глаза, Алькин живот… Где это все? Неси, вода, уноси с собой…
Затем кто-то шепнул: «Вадим».
Он своротил душевую занавеску, оборвав край, не шагнул, выпрыгнул одной ногой из ванны. Вода шипела за спиной.
Никого.
Оставляя мокрые следы, он обошел комнату, замер в коридоре, покрутился на кухне. Цокали часы. Фыркали за окнами машины.
Никого.
– А мне все верится, что это ты, Алька, – сказал Вадим в пустоту. Послушал, капая на пол (Аль-ка, Аль-ка, – говорили капли), поежился, вернулся под душ.
Ш-ш-ш…
Горячая вода как-то омыла, оживила сердце, стало полегче. Глаза только не исправились.
В гардеробе нашлась светлая рабочая рубашка, джемпер, брюки и так были. Одетому, ему сразу стало душно. Нет воздуха.
Он затолкал фотографии в карман рубашки, стянул с крючка вешалки куртку, просунул руки в рукава. Бумажник! Короткий забег в комнату завершился обнаружением потери в ящике стола. Сколько денег? Десять тысяч и по мелочи.
Дверь. Поворот ключа. Лестница. Граффити.
К остановке восемнадцатого маршрута, кажется, надо было пройти квартал.
Ветер с привкусом осенней горечи обдувал лицо. Тротуары желтели мокрыми листьями. Они чавкали под ногами. Наметенная дворником у деревьев лиственная куча грязно-золотым валом перехлестывала через низкие прутья ограды. Женщина катила коляску с ребенком. У «Кубышки» неторопливо разгружали продукты. Два школьника, толкаясь, обогнали Вадима. Альки нет, и никто… и никому… А Альки нет!
Он укусил себя за кулак.
Ничего, это ничего, у него есть непонятное, у него есть двадцать пятое сентября, только бы Скобарский… пусть не сразу разрушит.
