об общих друзьях. Мисс Джей, убежденная, что остроумие должно быть непременно непристойным, травила полушепотом анекдоты, способные заставить покраснеть даже белоснежную скатерть. Ричард Твайнинг нес какую-то полную околесицу, а Джордж Роуд, уверенный, что ему, как известному краснобаю, нет надобности ежеминутно выдавать остроты, просто все время жевал. У миссис Стрикленд был замечательный дар поддерживать беседу, не говоря много самой: когда пауза затягивалась, она подбрасывала нужную реплику, и разговор снова оживлялся. Высокая, слегка полноватая женщина лет тридцати семи, она не отличалась красотой, но добрые карие глаза делали ее лицо привлекательным. Болезненный цвет кожи скрадывали безукоризненно причесанные темные волосы. У нее, одной из трех присутствующих дам, на лице отсутствовали следы косметики, и по контрасту с другими она выглядела естественной и простой.
Убранство столовой соответствовало строгому вкусу времени. Высокая белая панель на стенах и зеленые обои с гравюрами Уистлера в изысканных черных рамках. Зеленые шторы с павлинами тяжело свисали по краям окон, а узор зеленого ковра с бледными кроликами, резвившимися в зелени дерев, говорил о влиянии Уильяма Морриса. На каминной полке стояли образцы голубого фарфора Делфта. В то время в Лондоне нашлось бы не менее пятисот столовых, убранных в том же стиле – строго, элегантно и скучно.
Мы вышли из дома вместе с мисс Уотерфорд – прекрасный день и ее новая шляпа склонили нас к решению прогуляться по парку.
– Прекрасно провели время, не так ли? – сказал я.
– Как вам еда? Я ей так и сказала: если хочешь общаться с писателями, корми их лучше.
– Умный совет, – согласился я. – Но зачем ей писатели?
Мисс Уотерфорд пожала плечами.
– Они ее забавляют. И от моды не хочется отставать. Сама она лишена талантов, бедняжка, и считает всех нас исключительными людьми. В конце концов, эти ланчи хороши и для нее, и для нас. Потому-то она и вызывает во мне симпатию.
Оглядываясь назад, я думаю, что миссис Стрикленд была самой безобидной из всех охотниц за знаменитостями, преследующих свою добычу от недостижимых высот Хэмпстеда до самых непрестижных студий Чейни-Уока. Юность она провела в деревне, и книги, выписываемые из библиотеки Муди[3], покоряли ее не только собственной романтикой, но и романтикой Лондона. Чтение было ее страстью – редкое качество в кругу, где больше интересуются автором, чем его книгой, художником, чем его картинами, – она жила в мире, созданном ее воображением, наслаждаясь там свободой, недоступной в обычной жизни. Когда она познакомилась с писателями, ей стало казаться, что она участвует в спектакле, который раньше видела только из зрительного зала. Она с таким пиететом относилась к писателям, что ей казалось, будто жизнь ее за последнее время стала более насыщенной: ведь она принимала и развлекала их у себя, а также и сама навещала. Их образ жизни ее не смущал, но ей никогда не приходило в голову позаимствовать его. Моральная распущенность,
Чарльз Эдвард Муди (1818–1890) – издатель и основатель частной библиотеки.
