style="font-size:15px;"> В больнице у меня было время подумать, так что после выписки я сразу заехала к свекрови, забрала Лешку и ушла, не вступая в пустые разговоры. Она тоже ничего не сказала, видать, очень уж поразилась моему внешнему виду.
Действительно, видок у меня был что надо: тощая, как из Освенцима, волосы во время болезни стали жутко лезть, пришлось их коротко обстричь, и все равно вид был какой-то общипанный. Ногу я подволакивать перестала, но все же немного прихрамывала. По-прежнему мучили слабость и головные боли.
Не успели мы с Лешкой расположиться у себя в квартире, как пришел муж. Очевидно, мой внешний вид произвел на свекровь такое сильное впечатление, что она позвонила сыну и прислала его меня проведать.
Увидев меня, муженек слегка поморщился. Допускаю, смотреть на меня тогда, да и теперь тоже, не очень-то приятно, но если бы он знал, как мало меня это волнует, то не стал бы морщиться так напоказ. Я, со своей стороны, очень внимательно его оглядела. Все такой же, ничуть не изменился. И я осознала, что он был таким всегда, просто я по глупости не замечала в нем равнодушия и поверхностности. Дураков учат, это верно. Только моя учеба стоила жизни моей дочери и едва не стоила жизни мне самой.
Я собралась с силами и быстренько объяснила этому человеку, что не желаю его видеть здесь больше никогда. Он здесь не прописан, квартира моя, так что пусть катится. Он виноват в смерти ребенка, и если бы не моя живучесть наперекор всему, то я бы тоже могла окочуриться, и тогда его сын остался бы сиротой. Он слушал меня недоверчиво, до него никак не хотели доходить очевидные вещи. И я поняла: то, что умер ребенок, для него ничего не значит. Ведь не он отсчитывал недели, не он беседовал по ночам с живым существом, которое легонько шевелилось внутри, не он разглядывал в магазине костюмчики и погремушки. Для меня девочка давно была живой, я к ней привязалась, а для него по-прежнему не было никакого ребенка. А что я чуть не умерла, так, возможно, я преувеличиваю, к тому же «чуть» не считается.
В конце концов я сказала, что деньги на Лешку буду брать у него, пока не найду работу, на развод подам, когда будут силы собрать все справки, а сейчас пусть выметается из моей квартиры и отдаст ключи. Он пошуршал немного в кармане, бросил на стол деньги и ушел.
Мы помаленьку обживались с Лешкой. Я чувствовала себя так плохо, что самые незначительные дела выполняла медленно, часто присаживаясь отдохнуть. Лешка заново ко мне привыкал, он признался, что когда увидел меня лежащей на полу в кухне без сознания, то подумал, что я умерла. И хоть потом бабушка и говорила ему, что мама в больнице и скоро вернется, он не верил.
Через неделю муж явился снова – забрать остальные вещи. И вот тогда-то и зашла речь о единственной драгоценности в нашей семье – перстне Калиостро.
Когда я была беременна Лешкой, на последних месяцах я невероятно много спала. Я могла заснуть когда угодно и где угодно, утром поднять меня раньше двенадцати было невозможно. Поэтому, когда я просыпалась, в квартире никого
