Драгоманов.
Потом начался конец вечера – начались игры и пьянство. Пустые бутылки уже стояли посередине комнаты – вокруг них возились, взявшись за руки, и желторотые студенты, и очкастые, дьявольски умные аспиранты.
В соседней комнате играли в рублик.
Было уже очень поздно, когда аспирант, белокурый и длинноногий, похожий несколько на жирафу, объявил, что желает петь.
Он был пьян и, быть может, поэтому пел меццо-сопрано.
Любовь, как всякое явленье,
Я знаю в жанрах всех объемов.
Но страсть с научной точки зренья
Есть конвергенция приемов.
Он не окончил. Хохот грянул с такой силой, что шелковый абажур потерял равновесие и, как бабочка, бесшумно взлетел над столом.
Длинноногий аспирант уже стоял посередине комнаты на разбитых бутылках и размахивал бесконечными руками в твердых, как железо, манжетах. Пустив заливистую басовую трель, он снова перешел на меццо-сопрано.
Пускай критический констриктор
Шумит и нам грозится люто,
Но ave Caesar, ave Victor,
Aspiranturi te salutant![9]
Да полно, был ли он Victor’oм? Точно ли он победил? Быть может, ему следовало не нападать, а защищаться? Но ведь и у них здесь многое было неблагополучно. «Не стоило разбивать стакан». Да, может быть, и не стоило. Он чувствовал себя побежденным.
Весело похлопав белокурому аспиранту, он подтащил к себе Драгоманова и посадил его рядом с собой на диван.
– Знаешь, Боря, – сказал он сквозь шум, сквозь хмель, который нужно было преодолеть, чтобы заставить себя найти нужное слово, – по последним исследованиям… Это изучали в Германии… По последним исследованиям, смертность от ран несравнимо более велика в побежденной армии, чем в победившей.
Он запоминал имена людей, которые обижались на него, чтобы на другой день звонить им по телефону.
Если накануне вечером он уничтожал человека за плохой рассказ (или за хороший), он говорил: «Я вспомнил, что у тебя есть одно забавное место».
Он ссорился на людях и мирился наедине…
Наступало утро, шел снег и делал мир манерным.
Некрылов шатался по Васильевскому острову, почти не догадываясь, что пьян, принимая пьянство за усталость.
Кому он должен сегодня звонить и о чем ему говорить с людьми, которых он обидел?
На Пятой линии он встретил собаку и долго, очень сердито рассматривал ее. Собака сидела под воротами, лохматая, разочарованная, голодная, как собака. И все-таки она смеялась над ним. Она приоткрывала зубы, опускала уши, подавалась назад. Она смеялась над ним, она его обижала.
На всякий случай он сказал ей номер своего телефона:
– Позвони мне, пес, и скажи, что ты не хотел меня обидеть, что после меня будет легко писать. Что я знаменитый писатель.
Он посмотрел мимо пса во двор. Этот дом, похожий на почтовый ящик, был знаком ему.
Да здравствует Цезарь, да здравствует Виктор, // Аспиранты тебя приветствуют!
