речки, из лесу, потянуло знобким холодком.
Туман, низко пригибаясь, вился над скошенной травой, лапал пухлыми седыми щупальцами колючие стебли, по-бабьи кутал курившиеся паром копны. За тремя тополями, куда зашло на ночь солнце, небо цвело шиповником, и крутые вздыбленные облака казались увядшими лепестками.
У Васьки семья – мать да сестра. Хата на краю станицы крепко и осанисто вросла в землю, подворье небольшое. Лошадь с коровой – вот и все имущество. Бедно жил отец Васьки.
Вот поэтому-то в воскресенье, покрываясь цветной в разводах шалью, сказала мать Ваське:
– Я, сыночек, не прочь. Нюрка – девка работящая и собой не глупая, только живем мы бедно, не отдаст ее за тебя отец… Знаешь, какой норов у Осипа?
Васька, надевая сапоги, промолчал, лишь щеки набухли краской. То ли от натуги (сапог больно тесен), то ли еще от чего.
Мать кончиком шали вытерла сухие, бледные губы, сказала:
– Я схожу, Вася, к Осипу, но ить страма будет, коль с крылечка выставят сваху. Смеяться по станице будут… – Помолчала, не глядя на Ваську, шепнула: – Ну, я пойду.
– Иди, мамаша. – Васька встал и вяло улыбнулся.
Рукавом вытирая лоб, покрывшийся липким и теплым потом, мать Васьки сказала:
– У вас, Осип Максимович, товар, а у нас покупатель есть… Из-за этого и пришла… Как вы можете рассудить это?
Осип, сидевший на лавке, покрутил бороду и, сдувая с лавки пыль, проговорил:
– Видишь, какое дело, Тимофеевна… Я бы, может, и не прочь… Василий, он – парень для нашего хозяйства подходящий. А только выдавать мы свою девку не будем… рано ей невеститься… Ребят-то нарожать – дело немудрое!..
– Тогда уж извиняйте за беспокойствие! – Васькина мать поджала губы и, вставая с сундука, поклонилась.
– Беспокойствие пустяшное… Что ж спешишь, Тимофеевна? Может, пополудновала бы с нами?
– Нет уж… домой поспешать надо… Прощайте, Осип Максимович!..
– С богом, проваливай! – вслед хлопнувшей двери, не вставая, буркнул хозяин.
С надворья вошла Нюркина мать. Насыпая на сковородку подсолнечных семечек, спросила:
– Что приходила-то Тимофеевна?
Осип выругался и сплюнул:
– За свово рябого приходила сватать… Туда же, гнида вонючая, куда и люди!.. Нехай рубит дерево по себе!.. Тоже свашенька, – и рукой махнул, – горе!..
Кончилась уборка хлебов. Гумна, рыжие и лохматые от скирдов немолоченого жита, глядели из-за плетней выжидающе. Хозяев ждали с молотьбой, с работой, с зубарями, орущими возле молотильных машин хрипло и надсадно:
– Давай!.. Давай… Да-ва-а-ай!..
Осень приползла в дождях, в пасмурной мгле.
По утрам степь, как лошадь коростой, покрывалась туманом. Солнце, конфузливо мелькавшее за тучами, казалось жалким и беспомощным. Лишь леса, не зажженные жарою, самодовольно шелестели листьями, зелеными и упругими, как весной.
Часто один за другим длинной
