тротуа́ры, и он дово́лен свои́м удо́бным бы́том, не име́ющим корне́й. В Москве́ мёртвая тишина́; лю́ди системати́чески ничего́ не де́лают, а то́лько живу́т и отдыха́ют перед трудо́м; в Москве по́сле 10 часо́в не найдёшь изво́зчика, не встре́тишь челове́ка на ино́й у́лице. В Петербу́рге все до тако́й сте́пени за́няты, что да́же не живу́т. Де́ятельность Петербу́рга бессмы́сленна, но привы́чка де́ятельности – вещь вели́кая. Петербу́ржец недово́лен настоя́щим, он рабо́тает, у него́ есть ограни́ченная цель, и он её достига́ет. Москви́ч, преблагоро́днейший в душе́, никако́й це́ли не име́ет и бо́льшей ча́стью дово́лен собо́ю.
Петербу́ргские литера́торы вдво́е ме́нее образо́ванны, чем моско́вские; они́ удивля́ются, приезжа́я в Москву́, у́мным вечера́м и бесе́дам в ней. А между те́м вся кни́жная де́ятельность то́лько и существу́ет в Петербу́рге. Там издаю́тся журна́лы, там цензу́ра умне́е, там писа́л и жил Пу́шкин, Карамзи́н, даже Го́голь принадлежа́л бо́лее к Петербу́ргу, чем к Москве́. В Москве́ есть лю́ди глубо́ких убежде́ний, но они́ сидя́т сложа́ ру́ки; в Москве́ есть круги́ литерату́рные, проводя́щие вре́мя в том, что́бы вся́кий день дока́зывать друг дру́гу каку́ю-нибудь поле́зную мысль, наприме́р, что За́пад гниёт, а Русь цветёт.
Москви́ч лю́бит кресты́ и церемо́нии, петербу́ржец – места́ и де́ньги; москви́ч лю́бит аристократи́ческие свя́зи, петербу́ржец – свя́зи с должностны́ми людьми́. В Петербу́рге мо́жно прожи́ть го́да два, не дога́дываясь, како́й рели́гии он де́ржится; в нём да́же ру́сские це́ркви при́няли что́-то католи́ческое. В Москве́ на друго́й день прие́зда вы узна́ете и услы́шите правосла́вие и его́ ме́дный го́лос. Вся э́та святы́ня бережётся сте́нами Кремля́; сте́ны Петропа́вловской кре́пости берегу́т казема́ты[19] и моне́тный двор.
Удалённая от полити́ческого движе́ния, пита́ясь ста́рыми новостя́ми, Москва́ ра́да посеще́нию, даёт балы́ и обе́ды и переска́зывает анекдо́ты, Петербу́рг, в це́нтре кото́рого все де́лается, ничему́ не ра́дуется, никому́ не ра́дуется, ничему́ не удивля́ется: е́сли б по́рохом подорва́ли весь Васи́льевский о́стров, э́то сде́лало бы ме́ньше волне́ния, чем прие́зд перси́дского посла́нника в Москву́. В Москве́ принима́ют вся́кого иностра́нца за вели́кого челове́ка, в Петербу́рге – ка́ждого вели́кого челове́ка за иностра́нца. Москвичи́ пла́чут, что в Ряза́ни го́лод, а петербу́ржцы не пла́чут об э́том, потому́ что они́ и не подозрева́ют о существова́нии Ряза́ни, а е́сли и име́ют тёмное поня́тие о вну́тренних губе́рниях, то абсолю́тно то́чно не зна́ют, что там хлеб едя́т.
Молодо́й москви́ч либера́лен, молодо́й петербу́ржец – форма́лен, как делова́я бума́га. В Петербу́рге вообще́ либера́лов нет, а е́сли поя́вится, то отправля́ется отсю́да не в Москву́, а в Сиби́рь.
В судьбе́ Петербу́рга есть что́-то траги́ческое, мра́чное и вели́чественное. Э́то люби́мое дитя́ се́верного велика́на. Не́бо Петербу́рга ве́чно се́ро; со́лнце, светя́щее на до́брых и злых, не све́тит на оди́н Петербу́рг; сыро́й ве́тер примо́рский
Каземат – одиночная камера для политических заключенных в стене крепости; Петропавловская крепость была одной из самых известных политических тюрем в России.
