я могу? – Губы шевельнулись сами. – Чем помочь…
– Ты можешь все. Поддержи меня. – Девушка перевела взгляд на Шедченко. Парень спал… или был без сознания. – Он может уйти, Аня. Надо помочь ему… немного…
холодно… почему холодно, когда ее глаза – свет? пусть, она отдаст все тепло, если так надо…
Наверное, это был лишь короткий миг. Или короткий час. Анна подняла глаза, когда их руки разжались. В пальцах были боль и холод, но в глазах девушки по-прежнему теплел огонь. Возвращал силы.
Интересно, огню холодно – когда он горит?
– Саша поправится, – сказала девушка.
На кармашке ее халата были вышиты буквы – «А.К.». Это был ее халат, Анны Корниловой.
И лицо девушки было ее лицом.
– Почему я? – прошептала Анна. – Я… недостойна…
Девушка покачала головой. Коснулась ладонью ее щеки – и Анна дернулась вслед быстро ускользающим пальцам, так тянется за человеческой рукой бездомный котенок.
– Ты чиста.
– Нет…
– Отныне и навсегда – ты чиста, Анна.
– Я думала, ты вновь придешь мужчиной. – Ее голос сорвался, когда она поняла, что говорит и о чем думает.
– Нет в этом разницы, Анна. – Она… он провел ладонью над ее лицом, снимая страх. – Теперь все будет хорошо.
– Все будет хорошо, – прошептала Анна.
14
Поезд шел на удивление быстро. То ли порядка на железной дороге стало больше (хотя с чего бы?), то ли просто везло.
Шедченко курил в темном холодном тамбуре. Лязгала вагонная сцепка, за запотевшим стеклом уплывали вдаль огоньки Коломны. Через три часа Рязань, еще через три – Сасово. К утру он доедет.
Смяв в пальцах окурок, Николай щелчком отправил его в заплеванное мятое ведро. Поколебавшись, потянул из пачки еще одну сигарету. И что с ним сегодня творится… весь на нервах. С вечера начала побаливать голова – напоминанием о тех мучительных приступах, что порой едва не валили его, здорового мужика, с ног. Потом вроде отпустило, но надолго ли…
Шедченко чиркнул зажигалкой. Так и всю ночь простоять недолго. Забывая потихоньку про начинающиеся через сутки учения, просчитывая, что ждет его в Сасове. А что… выйдет из поезда с красными глазами и помятым лицом не спавшего человека. Сразу видно – переживал всей душой.
Мысль была противной и циничной, он поморщился, отгоняя ее. Нечего загадывать худшее. Человек куда прочнее, чем можно представить. Сашка поправится и еще потреплет нервы и сестре, и ему – далекому украинскому дядюшке. Забрать бы их из этой глухомани, пристроить в Киеве, поближе к себе, парня определить в училище – быстро бы дурь вышла. Только поздно уже, раскололась страна, и все, кому не лень, находят отраду в патриотизме. Вот и сестра: «Я – россиянка…» Россиянка, в хвост и гриву, мать украинкой была, папаша – вообще невесть кто. А все одно, поделили их, и немного же труда для этого потребовалось.
Шедченко прислонился лбом к холодному стеклу. Опять начинала болеть голова. Он стоял несколько минут, с ужасом чувствуя, как нарастает
