просто абсурдны, презирать те, которые узколобы и ничтожны, и всей душой отдаваться тем, в которые он верит.
Второе: еще не достигнув десяти лет, он уже будет знать все о своем теле, от головы до пяток. Узнать это важнее, чем выучиться читать и писать.
Третье: он как можно реже будет откликаться на всевозможные призывы как со стороны людей, так и со стороны машин. Он научится оценивать любой порыв, и если это порыв толпы – тот, кто линчует негра, и тот, кто рыдает над Поллианной[73], одинаково скудны душой, – он высмеет этот порыв как нечто сугубо недостойное.
Четвертое: он не будет испытывать уважения к старшим, если тех не за что уважать, а к тому, что старшие ему говорят, будет относиться с подозрением. Если он в чем-то с ними не согласен, он будет придерживаться собственных, а не их взглядов не только потому, что может оказаться, что он прав, но и потому, что то, что огонь жжется, нужно узнавать на собственном опыте.
Пятое: он будет серьезно относиться к жизни и всегда помнить, что он один: что нет у него ни наставника, ни вожатого, что он должен сам формировать свои убеждения и стандарты в мире, где нет людей, которые знали бы больше, чем другие.
И тогда, на что я надеюсь от души, он обретет эти пять достоинств: гражданство мира, знания о теле, в котором ему предстоит жить, ненависть к подделкам, подозрительное отношение к авторитетам и одинокое сердце. Пять их противоположностей: патриотизм, скромность, энтузиазм, веру и компанейский дух – я оставляю благочестивым клеркам последнего поколения. Нашим детям они ни к чему.
Это я могу ему дать, а дальнейшее уже зависит от самого мальчика, от его ума и врожденного чувства чести. Предположим, что, получив в распоряжение все эти вещи, он придет ко мне в четырнадцать лет и скажет:
– Папа, покажи мне хорошего великого человека.
Мне придется обозреть все стены нашего мира и найти кого-нибудь, достойного его восхищения.
Кстати сказать, во всей американской истории не было еще поколения столь скучного, бессмысленного, безыдейного, как поколение тех, кому сейчас от сорока до шестидесяти, – тех, кто был молод в девяностые годы. Я, разумеется, не имею в виду выдающихся представителей этого поколения, я имею в виду среднего «образованного» человека. Они, как правило, невежественны, нетерпимы, поражают умственной и духовной скудостью, пронырливы на работе и занудны дома. В культурном отношении они не только стоят ниже своих отцов, которые выросли на Гексли, Спенсере, Ньюмене, Карлейле, Эмерсоне, Дарвине и Лэме,[74]они стоят даже ниже своих зачуханных сыновей, которые читают Фрейда, Реми де Гурмона, Шоу, Бертрана Рассела, Ницше и Анатоля Франса.[75] Они выросли на Энтони Хоупе и постепенно двигаются к старческому слабоумию на детективах Д. Флетчера и фостеровских книжках о бридже.[76] Они утверждают, будто «отдыхают умом» на этих шедеврах – что на деле означает:
